«Филологическая проза» Андрея Синявского

Несмотря на то что ряд критиков квалифицировал «В тени Гоголя» как (около)научное исследование, тем не менее преобладающей дефиницией текста по-прежнему (как и в случае с «Прогулками…») оставалась жанровая метафорика: чаще всего «В тени Гоголя» причисляли к эссе, нередко с уточнением – «фантастическое литературоведческое эссе», относили к «фантастическому литературоведению»[158]. Вполне очевидно, что подобная дефиниция возникала как аналог и как следствие понятия «фантастический реализм», которым окрестил собственную прозу Синявский: фантастический реализм —> фантастическое литературоведение. Однако едва ли подобная квалификация может иметь прямое отношение к научному подходу: фантастическое по природе своей противоположно научному и дозволенное писателю не дозволено ученому. Другими словами: речь идет о том, что «фантастическое литературоведение» Синявского-Терца вовсе не фантастично, оно опосредовано исследовательской логикой, пронизано присущими литературоведу и филологу Синявскому прозрениями и точными наблюдениями. На наш взгляд, настало время отказаться от поэтичных определений и признать компетентность и серьезность открытий Синявского. Это особенно актуально в настоящее время, когда, пройдя длительный этап постмодернистического литературоведения, современная наука все чаще прибегает к свободным («артистическим») формам научного изложения. Достаточно вспомнить исследования М. Эпштейна, А. Жолковского, П. Вайля, А. Гениса, В. Курицына и др. (Не говоря уже о французских структуралистах и постструктуралистах). Вряд ли сегодня хотя бы одна из квалификационных научных работ способна избежать обращения к этим именам, хотя очевидно, что их филологические практики нередко ассоциативны, метафоричны, творчески «хаотичны» (как по характеру осмысления привлекаемого материала, так и по форме экспликации аллюзийных перекличек).

В течение последнего столетия в отечественном литературоведении внимание к «идейности» произведения и его проблемно-тематическому анализу сменилось (или соединилось с) «формалистскими» тенденциями структуралистов и семиотиков «тартусской школы», а к настоящему моменту прочно сдвинулось в сторону «ассоциативного литературоведения», не упускающего содержательных компонентов анализа, не оставляющего без внимания формальные аспекты произведения, но допускающего и даже стимулирующего свободу ассоциативных соположений и пересечений. Синявский раньше многих осуществил этот аспективности-левой переход-трансформацию. И именно на этом пути все отчетливее стали формироваться пласты интертекстуального анализа, с одной стороны, вбирающего представление о традиции и эволюции русской литературы, с другой – активизирующего представление о «психологии творчества», опосредованного не только научным знанием (интеллектом), но и коллективным (или индивидуально-личностным) бессознательным. Именно Синявский-Терц с его «филологическими эссе» о русских классиках – о Пушкине и Гоголе – стал родоначальником (основоположником) постмодерного «ассоциативного» литературоведения, прочно утвердившегося сегодня в отечественной науке и особенно в ее зарубежной ветви. Не признать причастность к науке «литературоведческих эссе» Синявского в начале XXI века уже нельзя, отказаться от оправдательно-оценочной метафорики применительно к его работам необходимо.

В аспекте интертекстуальных связей, которые демонстрирует работа Синявского-Терца «В тени Гоголя», можно сразу (в опоре на предшествующий раздел) предложить два ракурса анализа – пратекстуальный и претекстуальный. Понятно, что в случае пратекста речь должна идти о творчестве Гоголя, в рамках претекста – о тех писателях (и исследователях), которые обращались к осмыслению произведений русского классика. Если применительно к «Прогулкам с Пушкиным» первыми из претекстов Терца-пушкиноведа оказывались произведения В. Розанова, М. Цветаевой, Б. Пастернака, В. Маяковского, то применительно к «В тени Гоголя», вероятно, в таковую позицию могут быть (помимо В. Розанова) поставлены А. Белый, В. Брюсов, Вяч. Иванов, Д. Мережковский, В. Набоков (и др.), которые в том или ином качестве обращались к различным аспектам обширной гоголевианы.

Следует заметить, что отдельные исследователи уже обращали внимание на некоторые из выше означенных интертекстуальных корреляций и даже упрекали Синявского-Терца в плагиате. Так, Р. Плетнев, как уже было сказано, весьма критично настроенный по отношению к книге о Гоголе, упрекал Терца в отсутствии новизны его исследования и настаивал, что ряд положений, выдвинутых Синявским, «вторичен», его «откровения» заимствованы у предшественников. Например, по Плетневу, мысль Синявского-Терца о рождении русского реалистического романа не в рамках творческих поисков Пушкина или Лермонтова, но в творчестве Гоголя, по наблюдению критика, принадлежит А. Белому и почерпнута из его работы «Мастерство Гоголя». Или: суждения Синявского-Терца о «Выбранных местах из переписки с друзьями», по утверждению Плетнева, напрямую связаны с Набоковым и его фрагментом «Николай Гоголь».