«Филологическая проза» Андрея Синявского

Едва ли можно согласиться с кем-то из исследователей (критиков), что Синявский воспроизвел в подобном размышлении чью-либо мысль или суждение[164]. Очевидно, что Синявский первым в современном гоголеведении решился со всей определенностью высказать подобную гипотезу, в которой, на наш взгляд, контент возможности и допустимости ничуть не ниже, чем сущность вероятности. Мысль Синявского о том, что Гоголь «носил в себе смерть от своего рождения» (с. 10) и что «смерть лишь прогрессировала по мере того, как он жил» (с. 10), в респективе близкая символистским мистериям Дм. Мережковского, в перспективе присутствующая в текстах современных постмодернистов (Д. Пригов, Л. Петрушевская, В. Сорокин, В. Пелевин и др.), в интерпретации Терца обретает характер интертекстуальной аксиомы, не требующей доказательства и отчетливо прочерчивающей трагическую (и по-своему мистическую) линию жизни Гоголя.

Нечто подобное можно сказать и о «тавтологических» перекличках (заимствованиях) в суждениях А. Белого и Синявского-Терца. Можно было бы согласиться, что Андрей Белый – «задолго до Терца»[165] – уже размышлял о том, что Гоголь – «отщепенец»[166], что он не утвердился ни в «его породившей среде», «ни в какой другой…»[167] Можно было бы признать, что А. Белый одним из первых заговорил о «грехе» и «трагедии» отпадения «самодостаточной личности», в частности Гоголя, от «монолитного коллектива»[168] рода, однако Синявский, если вдуматься в суть его размышлений, говорит решительно об ином – об отсутствии трагедии Гоголя, скорее наоборот – о благодати и очищении, достигнутых на пути «отщепенства» писателем и человеком. Синявский размышляет: «Что если существует возмездие за писательский грех, то Гоголь уже на земле испытал весь ужас писательского же, по специальности, ада и ушел от нас примиренным, очищенным, расквитавшимся, в то время как у других всё еще впереди…» (с. 38). Синявский-Терц не акцентирует мотив греха, вины или трагедии, которые сопутствовали Гоголю, но принимает его жизнь и судьбу без оценочных эпитетов, без модальной аксиологии и рассматривает уход Гоголя как подъем ввысь, согласно последним словам писателя: «Лестницу, поскорей, давай лестницу!..» (с. 63).

В парижском доме А. Д. Синявского. 1990-е гг.

Классически образованный человек, прочно связанный с историей русской литературы, интертекстуально запрограммированный как филолог-специалист, Синявский не мог не знать Гоголя «от Набокова» или «от А. Белого», однако его собственные размышления о писателе не только не стали повторением ранее усвоенного, но и значительно отличались от того, что звучало в работах предшественников (будь то интертекстемы теоретического или практического характера). Более того, предположения Синявского были много смелее и решительнее, чем те традиционные и устоявшиеся сентенции, которые продолжают бытовать в современной науке о Гоголе. Синявскому не было нужды «компилировать» претексты предшественников – ему было что сказать самому.

Нет сомнения, что, еще работая над «Прогулками с Пушкиным», Синявский уже задумывался о Гоголе и постоянно апеллировал к нему, в компаративных стратегиях рассуждая о поэте-классике. Так, размышляя о «восприимчивости» Пушкина, о его «всеприемлемости», Синявский-Терц словно случайно касается в «Прогулках…» Гоголя и на этом сопоставлении показывает, что тот «другой»: на фоне открытого и ясного Пушкина «вспомним Гоголя, беспокойно, кошмарно занятого собою, рисовавшего все в превратном свете своего кривого носа» (с. 373).

Или рассуждение о стиле Пушкина: «Если Гоголь все валит в одну кучу (“Какая разнообразная куча!” – поражался он “Мертвым Душам”, рухнувшим Вавилонскою Башней, недостроенной Илиадой, попытавшейся взгромоздиться до неба и возвести мелкопоместную прозу в героический эпос, в поэму о Воскресении Мертвых), то Пушкин по преимуществу мыслит отрывками. Это его стиль» (с. 390).

Даже о переписке поэта Пушкина в «Прогулках…»: «Начав петербургский демарш преимущественно с посланий частным лицам по частному поводу, Пушкин наполнил поэзию массой <…> личного материала. <…> (Какой контраст Гоголю – кто частную переписку с друзьями ухитрился вести и тиснуть как государственный законопроект!)» (с. 401).

И подобного рода «отсылок» к Гоголю в «Прогулках с Пушкиным» множество. Работая над Пушкиным, Синявский-Терц неизменно сопоставлял одного и другого, как бы уже готовый обнаружить свои суждения о Гоголе, словно бы подготавливая «тень» будущего «терцированного» Гоголя-Яновского. Фактически сополагая писателей изначально, Синявский-Терц уже в «Прогулках…» вычерчивал различные (противонаправленные) векторы эволюции и творческих судеб художников-современников. Формировал собственный гоголевский метатекст.