Философ и теология

Эта, неизвестная философам, точка схождения, о которой теолог сообщает некоторым из философий по своему выбору, есть не только новая возможность, но так же, по мнению теолога, еще и удовлетворение того стремления, которое влекло каждую из них, хотя сами они того и не знали. Теолог знает, что тот Бог, к которому тяготеют все эти философии и которого ни одна из них не может достигнуть, — это и есть тот единственно истинный Бог, являющийся началом его собственной теологии. В то время, как всякому философу доступен лишь один путь, св. Фома в своей теологии видит сразу пять путей, служащих вехами на дороге, которая ведет к «Я есмь», — той вершине, с которой теолог взирает на усилия философов и выносит им свой приговор. С высоты веры теолог спускается к философам, догоняет их, какое-то время идет вместе с ними, затем опережает их; достигнув, наконец, той цели, к которой все они стремились, он приглашает всех их присоединиться к нему. Можно ли упрекнуть в неуверенном эклектизме эту теологию, которая постоянно призывает разум к бесстрашию? Quantum potes, tantum aude! Счастливы те языческие философии, которые под руководством охраняющей их теологии вышли за тот предел, который был им предназначен судьбой! Подобная удача была редкостью в прошлом. Однако теперь, когда потеряно даже истинное понятие теологии, они становятся просто невозможными. Поэтому не стоит удивляться, что в этом отношении наша эпоха может записать на свой счет полное поражение, но и оно столь благородно, что также заслуживает того, чтобы над ним поразмыслить.

VI. СЛУЧАЙ БЕРГСОНА

ТРУДНО поверить, что потребовалось сорок лет, чтобы вновь открыть то, что было у всех перед глазами — стоило лишь узнать, что именно следует читать. Однако все было именно так. Подобное недоразумение стало возможным потому, что в период, отделяющий нас от XIII века, свершился глубочайший, способный затмить самую природу томистской теологии, переворот. Неизменность и верность традиции, которыми гордятся некоторые школы, очень часто оказываются лишь видимостью. Нередко они сами не могут узнать себя, если спустя долгое время им покажут портрет, запечатлевший их юношеский облик. Между 1905 и 1939 годами католический философ должен был пройти через многочисленные сомнения, потратить много времени, очень часто двигаясь в неверном направлении, чтобы вновь обрести те понятия, которыми он должен был обладать изначально.

Эти годы можно было бы потратить с большей пользой, нежели восстанавливая прошлое, поскольку едва ли существовало более достойное внимания время, чем первая треть XX века во Франции. В философском отношении эти годы были для нас временем Бергсона. В первый раз после Декарта Франции посчастливилось стать родиной одного из тех редкостных людей, которыми являются великие метафизики. Под этим именем мы понимаем человека, который, направляя свой взгляд на мир и рассказывая о том, что он видит, создает новый образ мира — не так, как это делает ученый — обнаруживая новые законы или же новые структуры материи, а скорее по-другому, все более проникая в самые глубины бытия. Бергсон выполнил именно эту задачу — все мы были свидетелями обновления, которое оказалось настолько простым, что мы были удивлены, как это мы не могли это сделать сами. Бергсон показывал нам новый мир по мере того, как он сам открывал его. Трудно найти такие слова, которые передали бы сохранившиеся у нас и по сей день восхищение, благодарность и привязанность по отношению к Бергсону.