Философия освобождения

Сочинения Шопенгауэра о музыке изобретательны, остроумны и образны, но слишком часто они теряют из виду суть этого замечательного искусства и становятся фантастическими. Раздел о музыке во втором томе «Мир как воля и представление» удачно озаглавлен «О метафизике музыки», поскольку в нем Шопенгауэр переступает через весь опыт и свежо и весело плывет по безбрежному трансцендентному океану.

Он говорит:

Музыка, как и другие искусства, – это ни в коем случае не образ идей, а образ самой воли.

(Мир как воля и представление. 304.)

Поскольку, между тем, одна и та же воля объективирует себя и в идеях, и в музыке, только в каждой из них совершенно по-разному; поэтому, хотя прямого сходства, конечно, нет, тем не менее, должен существовать параллелизм, аналогия между музыкой и (между) идеями, чьим проявлением во множественности и несовершенстве является видимый мир.

(ib. 304.)

И теперь низшие ноты гармонии, в фундаментальном басе, сравниваются с низшими ступенями объективации Единой Воли, (с неорганической природой, массой планет); высшие ноты гармонии – с идеями растительного и животного царств; мелодия – с благоразумной жизнью и стремлением человека. Далее говорится:

Глубина имеет предел, за которым звук не слышен: это соответствует тому, что никакая материя не воспринимается без формы и качества.

(ib. 305.)

Нечистые тона, которые не дают определенного интервала, можно сравнить с чудовищными выкидышами между двумя видами животных или между человеком и животным.

С другой стороны, я хотел бы отметить, что музыка связана только с индивидуальной волей человека. Она полностью отказывается от качеств этой воли, таких как злоба, зависть, жестокость, милосердие и т.д., которые все еще являются предметом поэзии, и только воспроизводит ее состояния, то есть ее вибрации страсти, радости, печали, страха, покоя и т. д. Она настраивает волю слушателя на подобные вибрации через вибрации тонов и производит в нем подобное волевое чувство. Через вибрации тонов она настраивает волю слушателя на аналогичные вибрации и производит в нем, без его участия в волеизъявлении, то же самое состояние благополучия или печали, которое с ним связано, и при этом опять же столь совершенно иное, столь своеобразное. В этом кроется секрет их удивительной власти над человеческим сердцем, а также над животными, особенно лошадьми.

Сам Шопенгауэр говорит очень верно:

Она выражает не ту или иную индивидуальную и конкретную радость, ту или иную печаль, или боль, или ужас, или ликование, или радость, или душевный покой, а саму радость, печаль и т. д.

(Мир как воля и представление. 309.)

Но когда он тем не менее говорит, что музыка непосредственно раскрывает сущность воли, это неверно. Только поэзия полностью раскрывает сущность воли, ее качества. Музыка лишь воспроизводит свои состояния, т.е. имеет дело со своим сущностным предикатом – движением. Поэтому это не самое высокое и важное искусство, но самое трогательное. —

Здесь я не могу удержаться от замечания. Гете, говоря о шутке «архитектура – это застывшая музыка», назвал архитектуру искусством приглушенного звука. Шопенгауэр подхватывает эту шутку и говорит, что единственная аналогия между двумя искусствами заключается в том, что, как в архитектуре симметрия, так и в музыке ритм является упорядочивающим и связующим элементом. Однако связь между ними более глубокая. Музыка, согласно ее форме, полностью основана на времени, последовательность которого она прекрасно показывает через ритм и ритм; архитектура основана на пространстве, отношения которого она прекрасно показывает через симметрию. Если я фиксирую переходы от настоящего к настоящему, я получаю линию застывших моментов, последовательность, которая является пространственным сопоставлением. Текучий ритм становится жесткой симметрией, и поэтому в дерзкой шутке больше смысла, чем Шопенгауэр считал возможным предположить. (Как известно, Шопенгауэр утверждает, что время течет, а не стоит на месте). Не следует также забывать, что пространство и время объединены числом, и что и музыка, и архитектура основаны на

числовых отношениях, и мы увидим, что формальная часть одного искусства сопряжена с формальной частью другого. Можно сравнить их со светом и теплом и назвать формальную часть музыки метаморфозой формальной части архитектуры.

Прежде чем оставить эстетику и перейти к этике, я должен сказать о предпочтении, которое Шопенгауэр отдавал описательному (интуитивному) познанию перед абстрактным.

Это предпочтение стало новым источником ошибок, которые помогли разрушить его этику, и поэтому вызывает большое сожаление.