Философия поэзии, поэзия философии

Несказа́нный, с трудом уловимый, но для всех и для вся насущный Свет – если проникнуться смыслами соловьевского творчества – и есть, в конечном счете, подлинное и непреложное «оправдание» истории. Со всеми ее свершениями и со всем ее несомненным трагизмом.

7.

Высшую силу в себе сознавая,
Что ж толковать о ребяческих снах?[602]

Подведем итог.

Так что же такое соловьевское «оправдание» истории? «Оправдание», переросшее все его славянофильские и «теократические» утопии и оттененное горечью его поздних эсхатологических предчувствий?

Прежде всего – искание взаимосвязи человечности Бога и божественности человека – взаимосвязи, противостоящей притязаниям земных Ubermensch’ей. Иными словами – искание человека[603] и времени во Христе. Искание Богочеловечества.

Искание, возможное и должное не только и даже не столько в самой истории, сколько в эсхатологическом ее контексте. В Беспредельности Божественной жизни, которую Единый и Триединый Бог «имеет в Самом Себе»[604].

Анри Бергсон: на путях к философской историологии

La philosophie est toute entiere prelimminaire.

A moins que ce ne soint les preliminaries qui soint dejk philosophie.

Vladimir Jankelevitch[605]

Эта статья продолжает цикл моих исследований по проблеме еврейского присутствия в мipoвом философском процессе XIX–XX столетий.

Я уже пытался показать, что самое еврейское присутствие – не отражение «анкетной» детерминанты человеческого мышления, но нечто существенно иное. Речь идет о весьма гибкой и непростой теоретической транспозиции некоторого уникального человеческого опыта мысли, ви́дения, благодарности, страдания. Причем транспозиции в разных и подчас несхожих культурно-истрических средах: европейской, славяно-российской, северо-американской и, наконец, современной израильской (см.: Рашковский, 2009, с. 126–127).

* * *

Одна из базовых философских задач Бергсона – понять не просто отдельные аспекты или срезы истории, но философски понять историю как таковую [606]. Я позволил бы себе определить эту реальность и вместе с тем познавательную задачу на тейярдистский лад: le phenomene historique.

То, что было предложено Бергсоном в его трудах, было чисто философским прочтением истории. Если угодно, ее философской редукцией. Основы же бергсоновского теоретического подхода к истории были высказаны еще на страницах «Творческой эволюции» (1907).

Действительно, согласно Бергсону, весь опыт изучения и естественных, и социогуманитарных наук – опыт постижения трансформативности и природного, и человеческого мipов – так или иначе ведет нас от видимого к невидимому, от хронологического – к логическому, от фактов – к сквозным смыслам, от фактологии – к философствованию. Иное дело, замечает философ, что мысль не вправе сбрасывать со счетов мip фактуальный, а вместе с ним – и не сводимую к философской абстракции живую жизнь (см.: Bergson, 1914, р. 27–42 et passim.).

Так что труды познания, антиномии познания, болевые усилия познания (l’effort doloreux – Bergson, 1914, р. 258) приоткрывают нам – однако всегда лишь в самом общем и условном приближении – и постигающую силу человеческого духа и богатство материального содержания вещей и событий (см.: ibid., р. 226–227).

Однако для того, чтобы совместить концептуальную проникновенность и концептуальное изящество трудов Бергсона со своими потребностями теоретического упорядочения эмпирической истории как последовательности фактов, событий, процессов и смыслов, историки-профессионалы подчас вынуждены были разрабатывать свои особые – тяжелые и громоздкие – дискурсы, в основу которых неизбежно должна была ложиться идея последовательности и взаимного преобразования проходящих по лицу земли несхожих форм духовной и социальной организации жизни людей. Такова нелегкая судьба вольных или невольных, но всегда несхожих продолжателей философских интуиций Бергсона в сфере исторического знания. Напр., Арнольда Джозефа Тойнби в Англии[607], Марка Блока и его последователей-«анналистов» во Франции.