Философия сексуальности

Розанов пишет в привычном современному читателю формате небольших заметок в соцсетях. Но то, как он пишет, совершенно отличается от привычного в сути легкого формата соцсетей, или словами Розанова: «душа „пролетела“ и „сказала“». Как сам он отмечает: «…„сочинения мои замешаны на семени“. Это глубокая и истинная правда. В каждый отрывок вошла концентрация моей души. Не то, что душа „пролетела“ и „сказала“, а „сгустилась“ и упала „каплей“. И капли эти густые, смолистые, в которых „вязнешь“, как муха, попавшая на „клей из вишневого дерева“»91. Так он отвечает на отзывы друзей о том, что в в его «листве» есть что-то наркотическое. «Что их нельзя читать много. Становится удушливо. „Читателю душно“»92.

В отличие от Вл. Соловьева, оба не уводят Эрос от деторождения. Рождение, творение онтологизируется у обоих как безусловно значимая часть Эроса. Сложно не впасть в искушение и не провести параллель между личной жизнью и взглядами философов, особенно если в двух из трех произведениях они специально переплетены авторами. Вл. Соловьев не имел детей, и скорее всего был девственен, в то время как для В. Розанова был крайне болезненным вопрос невоцерковленности детей, рожденных не в венчанном браке. Двадцать лет в различных своих текстах Розанов писал о том, чтобы христианство не осуждало рождение детей вне их канонов. Его личная трагедия, которая вынуждает его обратить взоры к вопросам порицаемым, и рассмотреть их изнутри. Достаточно безжалостный к себе, и готовый к порицанию себя, Розанов не воюет с запретами, не становится в позицию жертвы. Он глубоко исследует и показывает сложность, тонкость и глубину любви к ближнему и противоречивость истинных чувств верующего человека, который волею другого человека и собственного выбора, оказался «живущим во грехе» и при этом живущим в любви и близости с женщиной, которую не может назвать законной женой. Приватность интимного не означает греховного, а отказ от сексуальности или ее узаконивание не делает человека автоматически хорошим. И в этом плане Розанов мог бы сыграть большую роль в сексуальной революции, если бы был широко известен в мире в тот период.

Для Гачева вопрос развода был не только выбором между женщинами, но еще и моральным переживанием о благе и вреде для детей, рожденных от обеих женщин. Но можно ли вообще мыслить о сексуальности хоть сколько-нибудь объективно? И Розанов с Гачевым как будто чувствуют или понимают это, но не декларируют, а выбирают форму повествования, в которой ломают «четвертую стену», не просто разговаривая с читателем о философских вопросах, а как бы погружая его в свою жизнь, свой быт: внезапная страсть и секс с женой у Гачева, приход квартального у Розанова, страх и ужас из-за болезни жены…