Подобную позицию отстаивают и многие отечественные процессуалисты. Например, по мнению А. Д. Бойкова, неприемлема ситуация, когда «суд не входит ни в оценку достоверности доказательства, ни в оценку существенности допущенного нарушения»[944]
. На эту проблему обращала внимание и И. Б. Михайловская, полагающая, что вопрос о возможности использования доказательств с дефектной процессуальной формой нельзя считать полностью решенным. С ее точки зрения, в принципе вряд ли можно отрицать необходимость деления допущенных нарушений на существенные и несущественные, устранимые и неустранимые[945].По мнению А. В. Смирнова, некоторые процессуальные нарушения могут считаться несущественными, так как они не подрывают режим законности в состязательном процессе. В случае, «когда нарушения закона не влияют на достоверность данных и соблюдение конституционных прав граждан, действительно неразумно отказываться от достижения истины по чисто формальным основаниям»[946]
. «Впрочем, — уточняет ученый, — признание процессуального нарушения несущественным с точки зрения обеспечения основ справедливого и состязательного судопроизводства совсем не означает, что оно должно оставаться без последствий. Однако формы реагирования на несущественные правонарушения должны быть иными, чем на существенные, — это не признание ничтожными собранных доказательств, принятых процессуальных решений и совершенных актов, а вынесение предупреждений, представлений, частных определений, наложение денежных взысканий, удаление нарушителя порядка из зала судебного заседания, наложение дисциплинарных взысканий, передача дела по подследственности и подсудности и т. д.»[947]. Таким образом, заключает А. В. Смирнов, «восполняемые процессуальные нарушения не должны безвозвратно устранять допустимость доказательств, они лишь требуют дополнительной проверки их достоверности. Следовательно, правило об исключении доказательств в российском судопроизводстве нуждается в дальнейшей теоретической разработке и законодательной дифференциации»[948].Мы также поддерживаем позицию процессуалистов, высказывающихся за формулирование четких критериев существенности нарушения закона, при выполнении которых доказательство признается недопустимым. На наш взгляд, к таким нарушениям, безусловно, должны относиться случаи, когда доказательство получено ненадлежащим субъектом (например, следователем, который не уполномочен принимать участие в конкретном расследовании); когда при получении доказательства грубо нарушены права участников уголовного судопроизводства (например, применялись насилие и угрозы); когда допущенное нарушение порождает неразрешимые сомнения в достоверности доказательства (например, для опознания предъявлено не три, а только два лица). При наличии же иных нарушений (незначительных и устранимых отступлений от буквы закона) необходим более гибкий подход к их последствиям.
Вопросы допустимости полученных сведений, как уже было сказано, принадлежат к самым острым вопросам доказательственного права. Однако существуют и другие не менее острые проблемы: например, поиск путей комплексного правового стимулирования дачи допрашиваемыми участниками процесса правдивых показаний об обстоятельствах совершенного преступления. Напомним, что еще Л. Е. Владимиров обоснованно подчеркивал: «Высокое значение правдивости человеческих показаний трудно преувеличить; вся человеческая культура имеет основною целью сделать людей правдивыми, ввести истину в человеческое сознание и жизнь. Ложь есть самый гнилой продукт человеческой испорченности; а лживость — самый печальный вид упадка нравственной личности»[949]
. На монографическом уровне указанную проблему впервые исследовал С. А. Новиков, который выявил и обосновал необходимость разработки нового для отечественной правовой науки института — комплекса правовых мер, стимулирующих дачу правдивых показаний в уголовном судопроизводстве, а также определил его структуру, включающую меры поощрения, меры ответственности и меры защиты лиц, дающих правдивые показания. С. А. Новиков особо отметил, что нормы разрабатываемого им института действуют с целью стимулировать дачу лицом именно правдивых (а не «признательных», «изобличительных») показаний[950].