Философия зла и философия преступности

Однако тут обнаруживаются другие опасности. Во-первых, суды далеко не всегда могут (и хотят!) по-настоящему глубоко разобраться в представленных следователем или дознавателем материалах, превращая в подобных случаях судебный контроль лишь в формальность. Во-вторых, нельзя не считаться с доводами тех ученых, которые указывают на определенную психологическую связанность судьи при рассмотрении уголовного дела по существу предыдущими решениями, которые он ранее в порядке судебного контроля над досудебным производством принимал по этому же уголовному делу.

Не случайно многие страны (например, Франция, Молдова) пошли по пути создания специализированных судебных инстанций, осуществляющих лишь судебно-контрольные действия. В других государствах (США, ФРГ) судебно-контрольные функции возложены на конкретные органы правосудия в системе судов общей юрисдикции. По оценкам ученых, есть основания полагать, что к специализации в области судебного контроля со временем придет и Россия. Для этого потребуется точно очертить сферу данного вида судебной деятельности, создать соответствующие суды, снабдить их необходимым законодательством[1085].

Идея появления в нашей стране указанных специализированных судебных инстанций имеет немало сторонников среди отечественных авторов. Так, И. Ф. Демидов высказался за создание института специализированных органов судебной власти — федеральных следственных судей, осуществляющих исключительно функцию оперативного судебного контроля. По мнению И. Ф. Демидова, данные судьи должны быть полностью освобождены от полномочий по отправлению правосудия в суде любой из инстанций[1086].

Н. Н. Ковтун поддержал это предложение, заметив, что в российской уголовно-процессуальной доктрине достаточно обозначены основные средства, за счет которых возможна реализация обсуждаемых новаций. Во-первых, по мнению автора, следует обеспечить такую организационную автономность специализированного следственного судьи от иных органов, отправляющих правосудие, которая, с одной стороны, в принципе исключала бы возможность непроцессуального воздействия на него, в том числе посредством отмены принятых им решений или формулирования вышестоящей инстанцией a priori обязательных для исполнения указаний, а с другой — обеспечивала бы действительно своевременный и объективный контроль за законностью и обоснованностью принимаемых им в ходе оперативного судебного контроля актов. Во-вторых, следственный судья должен быть в принципе исключен из дальнейшего участия в отправлении правосудия в судах любой из инстанций, «ибо при буквально навязанной российской уголовно-процессуальной доктрине проблеме “внутреннего предрешения вопроса о виновности…” он не сможет быть объективным арбитром ни в оперативном судебном контроле, ни в суде первой инстанции»[1087]. В-третьих, со временем не менее остро встанет вопрос о преюдициальной силе решений следственного судьи (например, по вопросу о допустимости доказательств, не принятых следственным судьей в качестве легитимных обосновывающих материалов в рамках оперативного судебного контроля при разрешении того же уголовного дела по существу). В-четвертых, потребуют прояснения структурные формы деятельности указанного судьи, количество подобных судей на определенный участок, формы их замены во время болезни или отпуска и т. п.[1088]

Однако вернемся к тому оперативному судебному контролю, который осуществляется в современной России обычным судьей районного суда. Напомним, что в первые годы после вступления УПК РФ в силу суды не проверяли при избрании меры пресечения наличие достаточных доказательств, подтверждающих вину подозреваемого (обвиняемого). С. Б. Поляков заметил по этому поводу: «В тоталитарном советском государстве прокурор, санкционируя предварительное заключение под стражу, обязан был выяснять наличие доказательств совершения подозреваемым преступления. В современном правовом российском государстве (ст. 1 Конституции РФ) прокурор этого делать не обязан. А суду <…> прямо предписано не решать вопрос о виновности лица, заключаемого под стражу. Главным аргументом (и постановления ЕСПЧ регулярно это подтверждают) для российских судей остается тяжесть предъявленного обвинения без всякой проверки его обоснованности. Суды не проверяют не только наличие доказательств совершения представленным на арест лицом деяния, указанного в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, но и то, содержит ли описание деяния признаки преступления, в совершении которого он обвиняется. Судьи в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого обращают внимание только на статью Уголовного кодекса РФ, подытоживающую постановление. <…> В итоге выхолащивания российской юридической практикой сути судебного разбирательства — гласного и всестороннего рассмотрения всех обстоятельств дела с вынесением мотивированного решения — судебная форма заключения под стражу существенно снизила его законность и обоснованность»[1089].