Философия зла и философия преступности

Живший еще в XVIII в. французский мыслитель маркиз де Вовенарг заметил: «Нравы портятся легче, чем исправляются»[395]. История нашей страны, как и вся мировая история, уже много раз подтверждала этот вывод. Резкая смена политического курса, попытка мгновенной переориентации сознания собственных граждан на новые идеалы и ценности, сопровождающаяся отрицанием прежних, устоявшихся взглядов, неизменно приводит к нравственному опустошению широких слоев населения. И лишь по прошествии времени, благодаря значительным усилиям власти, общественное криминальное сознание постепенно вновь может быть вытеснено общественным правосознанием.

В отечественной истории было несколько особенно характерных периодов, когда власть путем жесточайших мер навязывала радикальные преобразования, что неизбежно влекло за собой губительные последствия для правосознания. Один из таких периодов — время правления первого русского царя Ивана IV (15471584), названного за проводимую им политику Иваном Грозным. Как обоснованно заметил Р. Г. Скрынников, едва ли в русской истории найдется другой исторический деятель, который получил бы столь противоречивую оценку у потомков: «Одни считали его выдающимся военачальником, дипломатом и писателем, образцом государственной мудрости. В глазах других он был кровавым тираном, почти сумасшедшим»[396]. Во время царствования Ивана Грозного укрепление российского государства и утверждение православной веры как основы духовности сопровождались многочисленными злодеяниями и преступлениями, жесточайшими казнями и массовыми репрессиями[397].

Иван Грозный стал основателем идеи надзаконности верховной власти и, по утверждению Н. И. Костомарова, стремился «поставить свою царскую власть выше всего на свете, выше всяких нравственных законов»[398]. Добиваясь скорейшей централизации России, царь отверг путь медленных структурных реформ и сделал ставку на силу и произвол. В 1565 г. он объявляет о введении в стране опричнины и делит страну на две части: «Государеву светлость Опричнину» и земщину. Последняя имела значение опальной земли, постигнутой царским гневом. С помощью опричников, освобожденных от судебной ответственности, царь отнимал боярские и княжеские вотчины, передавая их дворянам-опричникам[399]. По оценке В. С. Соловьева, в Иване IV государственная власть сошла со своих нравственных основ, поскольку этот правитель, возмутившись против нравственных требований духовной власти и не желая ее правде подчинить свой произвол, потерял доверие к народу, отделился от земли[400].

Н. И. Костомаров, крайне негативно оценивая проводившуюся Иваном Грозным политику, подчеркивал: «Напрасно старались бы мы объяснить его злодеяния какими-нибудь руководящими целями и желанием ограничить произвол высшего сословия, напрасно пытались бы создать из него образ демократического государя. С одной стороны, люди высшего звания в Московском государстве отнюдь не стояли к низшим слоям общества так враждебно, чтобы нужно было из-за народных интересов начать против них истребительный поход… С другой стороны, свирепость Ивана Васильевича постигла не одно высшее сословие, но и народные массы, как показывает бойня в Новгороде, травля народа медведями для забавы, отдача опричникам на расхищение целых волостей и т. п.»[401]. Развивая свою мысль, историк заметил, что если опричник везде и во всем был высшим существом, которому нужно угождать, то земский был существом низшим, лишенным царской милости, которое можно обижать. Что касается массы народа, крестьян, то в опричнине они страдали от произвола новоиспеченных помещиков. Состояние рабочего народа в земщине было еще хуже, так как при всяких опалах владельцев разорение постигало многих людей, связанных с опальными условиями жизни, и есть многочисленные примеры, когда царь, казнив бояр, посылал разорять их вотчины. Все это привело Н. И. Костомарова к невеселому выводу: «При таком новом состоянии дел на Руси чувство законности должно было исчезнуть. <…> Учреждение опричнины, очевидно, было таким чудовищным орудием деморализации народа русского, с которым едва ли что-нибудь другое в его истории могло сравниться, и глядевшие на это иноземцы справедливо замечают: “Если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее”»[402].