Философия зла и философия преступности

Для признания человека виновным и его наказания достаточно было указать на то, что он представляет определенную социальную опасность. «Не ищите на следствии материала или доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против Советской[415]власти. Первый вопрос: к какому классу он принадлежит. Этот вопрос и должен определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», — писал член коллегии ВЧК М. Лацис в журнале «Красный террор»[416].

Разумеется, тот период характеризовался доминированием в общественном сознании отрицательного отношения к правовым установкам: аморальные действия и последствия «юридического» террора не могли не сказаться отрицательно на нравственном сознании общества. По оценкам исследователей, к концу революционных преобразований деградация общества достигла невероятных по своим масштабам размеров[417]. В стране наблюдался очевидный и глубочайший кризис нравственности.

Сама генеральная идея, лежавшая в основе совершенной большевиками революции, была, по нашему убеждению, очень светлой и правильной: сделать всех людей счастливыми, равными, сытыми и радостными, добиться всеобщего мира и благополучия на земле. Однако средства достижения этой цели выбирались откровенно преступные, что не только создало обратный — резко отрицательный — эффект, но и, к сожалению, во многом скомпрометировало саму идею.

Уместно привести здесь слова американского писателя Т. Драйзера: «Само возникновение СССР и даже первые трудные годы его существования положили начало весьма убедительному и не вызывающему возражений доводу, ныне ставшему несокрушимым. На мировой арене появилась нация, обоснованно утверждающая: наша система дает не собственнику капитала, а его производителю справедливо и удобно построенную жизнь и все блага, которые способны изобрести гений, искусство, наука и силы человеческого разума. Этот светоч неизбежно стал не только маяком для России, но и могучим прожектором, безжалостно вскрывающим и разоблачающим махинации, лживость, порожденные жадностью конфликты, темные предрассудки и мусор капиталистической системы»[418]. Вторит американцу и французский писатель А. Барбюс: «Когда освобожденное человечество будет отмечать даты своего освобождения, то с наибольшим энтузиазмом оно станет праздновать день 25 октября 1917 г., день, когда родилось советское государство, одним из первых декретов которого был Декрет о мире!»[419]

Вдумчивую, а не популистскую оценку произошедшим тогда событиям дал А. И. Бастрыкин, подчеркнувший: Октябрьская революция 1917 г. для России тех лет была явлением далеко не случайным. С одной стороны, ее породили духовные факторы развития русского народа: вечные поиски правды, смысла жизни, цели развития русской души, многовековая вера в то, что идеал социальной справедливости может быть найден только в коллективных формах существования. С другой стороны, «ее обусловили бессилие и паралич новой демократической власти, возглавившей Россию после Февральской революции. После четырех лет безумной и бесславной бойни “за Босфор и Дарданеллы” с целями чуждыми и непонятными многомиллионному крестьянству, составлявшему основу русской армии и к 1917 г. уже не желавшему продолжения этой бойни; после февральской революционной “буржуазно-демократической” анархии и фактического многомесячного безвластия, беспомощности, смуты, разброда и шатания, по сути дела разрушающих русское общество, последнее очень быстро возжелало появления сильной руки, прихода сильной власти. Брошенные этой властью народу обещания мира, а главное “земли и воли”, этой вековой мечты российского крестьянства в крестьянской России, вполне естественно пали на благодатную почву и вскоре принесли свои закономерные жестокие плоды»[420].

С течением времени советский режим начал превращаться в репрессивно-авторитарный. Государство возглавил И. В. Сталин, с именем которого связана новая эпоха перелома нравственных ценностей. Действовавшая командно-административная система не только не боролась с правовым нигилизмом, а наоборот, даже опиралась на него. Как отметил В. А. Туманов, чиновники высшего и среднего уровня были уверены в своем праве корректировать закон, «откладывать в сторону» те или другие нормы, а чиновники нижестоящих звеньев привыкли следовать не закону, а идущим сверху инструкциям и указаниям[421].

Гражданин, выражавший протест против методов осуществления власти, мог быть признан «врагом народа» и приговорен к расстрелу. По утверждению П. А. Кабанова, массовые умышленные убийства невинных людей широко использовались органами власти советского государства в целях устрашения не только политических противников, но и всех остальных советских граждан[422].