Фирс Фортинбрас

Я театр на ногах, только надо подумать какой – Большой драматический или Малый? А может – комедии?

Кто во мне не спит никогда, это актёр. Он даже не спит, когда я сплю. Даже во сне (в моём сне) он не даёт мне забывать, кто я.

Иногда, чтобы обуздать его, я вынужден призывать на помощь внутреннего режиссёра.

А бывает – и художественного руководителя моего внутреннего театра. Этот способен давать стратегические установки. Твой спектакль, например, сегодня такой-то, играй то.

Иногда актёра полезно посвящать в репертуарную политику театра, пусть знает, что после спектакля «Кит-утешитель в гостях у женщины» последует «Кит-профан на пороге инициации».

В особых случаях, когда мне изменяет уверенность, меня выручает суфлёр, но это редко бывает: всё-таки прислушиваться к голосам – это из области шизофрении. А я себя контролирую.

А кто же зрители? Зрители – внешний фактор. С кем по жизни сталкиваюсь, те и зрители. В общем случае они не обязаны знать, что видят спектакль. Могут даже не догадываться о представлении. Это когда я подстраиваюсь под них. Сам-то я знаю, что это игра. Мне и достаточно.

Мне достаточно моих внутренних аплодисментов.

Но могу в соответствии с ролью, принятой на себя, вызвать и сильную реакцию.

Могу, например, удивить. Люблю удивлять.

Но сам я давно не удивляюсь.

Как-то отвык.

Могу сыграть удивление – могу для публики, могу для себя. Наверное, когда для себя, могу себя обмануть (при условии, что захочу обманываться). Но это будет всего лишь игра, что и будет мною успешно осознано – не без помощи внутреннего театроведа, которого, признаться, я недолюбливаю, пусть чаще спит, мне с ним скучновато.

Вот и сейчас, похоже, с помощью букв затеваю какой-то спектакль. Внутренний театровед мог бы объяснить какой. Только ну его к лешему. Актёры не любят театроведов. Они способны без них.

14

В пятницу после завтрака мы пошли в комиссионный магазин купить стул. У нас был стул и табуретка, а когда приходил кто-нибудь, надо было двигать стол к дивану или брать у соседа и (или) на кухне. Мебельный комиссионный рядом с нами – две автобусные остановки. Всё хорошо, ничего особенного. Купили, который ей давно приглянулся, – я стул несу, она рядом. И вот это на ровном месте случилось: вздумалось ей мне помочь, взялась рукой за ножку, а сама вперёд меня шагнула, лицом ко мне. Ну я и наступил на ногу.

Взвыла.

Я вес вешу.

На палец наступил, на большой. Пальчик у неё хоть и большой, но маленький.

Прыгала на одной ноге. Я переживал.

Рядом пустырь, скамеек нет, естественно. Поставили стул, села, на стуле сидит, ногу вытянула, ждём, когда боль пройдёт. «Лучше?» Плечами пожимает. Была даже идея распить бутылочку сухаря, чтобы не скучно сидеть было, – и это она (она!) сама предложила, похоже, от отчаяния или же с целью обмана злонамеренных демонов, готовых торжествовать: палец начинал пухнуть.

Взяли такси, поехали в травму.

Её спереди посадил. Сам со стулом – на заднем сиденье.

Там очередь.

Очередь. Осмотр. Рентген. Перелом пальца.

Приятного мало, но не смертельно. Гипсовую повязку наложили. Месяца полтора заживать будет.

Я взял костыли напрокат. Была там такая услуга.

Но палец этот ерунда по сравнению с тем, что дальше случилось.

Ей там укол сделали, и вот тут ситуация резко ухудшилась. Аллергия. Теперь уже стало пухнуть лицо, причём стремительно. И дыхание затруднилось, хватала воздух ртом.

Я растерялся. Помню, спрашивал: «Что это? Что это?»

Травматологи сами заволновались – «скорую» вызвали.

Вот тебе и сходили стул купить.

Приехала «скорая» – сделали ещё один укол, я нерешительно протестовал, помня о предыдущем, но мне сказали, так надо.

В машине ей не разрешили лечь, я рядом сидел, с её костылями. Она, красавица, на глазах превращалась в задыхающееся страшилище. Распухшее лицо пошло красными пятнами. Руки тоже распухли, я боялся коснуться её раздувшейся кисти, положил ладонь ей на колено. Колено было коленом, я гладил его.

Роль оптимиста («всё будет хорошо») сыграл для одного зрителя.

А скорее всего – сам для себя.

Дальше приёмного отделения меня пускать не хотели, но всё же я проник на отделение, потому что у меня были её костыли, а с её костылями меня не стали задерживать.

Она лежала в коридоре под капельницей. На классическом сквозняке.

Своё возмущение я усилил до гнева.

Я был Большой Человек, несомненно, Подкованный Юридически и Знающий, каким должен быть Порядок Вещей, а кроме того, Таящий Угрозу и Взыскующий Справедливости.

Ей нашли место в палате на четверых. Меня попросили уйти. Доктор сказал мне, что ему уже ясно, самого страшного не случилось и что сейчас она пойдёт на поправку. Просили принести завтра её личные вещи.

Про стул я забыл напрочь, он так и остался в травме.

Когда вышел на улицу, не мог сообразить, что делать дальше. Я никогда не слышал об этом – отёк Квинке. Сейчас он называется по-другому. Зачем я тяжёлый такой? Надо худеть.

Несколько часов бесцельно слонялся по городу.