Фистула

– сперва распалась любовь затем страсть затем они перемешались музыка лилась разливалась разморевалась без берегов проникла в стены в трубы крутящиеся внутри стен в зеркала сверкала в зеркалах зелёными вспышками сверкала и гасла малахит почернел гиацинт почернел купальники почернели кожа почернела в зеркалах плыли как рыбы чёрные тела на зеркала оседала тьма треск инструменты хаос голос крик измождёный артист упал на колени Лев затрясся широко раскрыв глаза его трясло и лицо было плачущим и я увидел его слёзы и почувствовал свои слёзы неостановимое слезотечение безвыходное слезаточение нам оставалось только плакать и захлёбываться слезами мне так хоте лось его обнять так хотелось прижать к себе но я к нему даже не притронулся

и тогда снова наступила

освободительная тишина

И в этой тишине мы провели минуты. Я был готов поклясться, что в этой тишине мы провели часы. Мы просто сидели. В зале царила кромешная тьма, только сначала две зеленовато-жёлтые лампы высвечивали сцену, и в этих цветных кругах, как в мистических небесных сферах, были заключены парившие в воздухе два женских силуэта. Потом занавес медленно закрылся, и огни тоже погасли. Но и после этого никто не издал ни звука. Ни покашливания, ни всхлипа. Совершенная тишина. Значило ли это, что все зрители приняли её как неотъемлемую, едва ли не самую важную часть всего выступления? А может, просто я оказался оглушён? В любом случае, это был единственный раз за долгое время, или даже за всю мою жизнь, когда я не просто никого не слышал, а был полностью свободен даже от внутренних голосов. Я испытывал абсолютное блаженство несуществования.

Когда звуки и свет стали возвращаться, я первым делом посмотрел на часы: представление, включая погружение в ничто, продлилось каких-то восемьдесят шесть минут. Потом на Льва: он был спокоен, как плюшевая игрушка, даже глаза не покраснели от слёз.

Публика расходиться не торопилась, лишь взбудораженные юные любовники выскользнули из зала почти сразу. Карлица в канареечном костюме спустилась к сцене и с интересом рассматривала материал, из которого сделана театральная завеса. Человек в трёх шарфах подошёл к сухим старушкам, они его узнали и, обрадовавшись негаданной встрече, защекотали вопросами. Старик с взвихренными волосами долго ещё сидел неподвижно и улыбался, но улыбка эта была уже не задумчивой, а по-учительски одобрительной. К моему удивлению, рядом с ним теперь находился ещё один мужчина, седой и большелобый, видимо опоздавший на представление. Увиденным он остался явно недоволен, взгляд его выражал только высокомерное презрение и разочарование: как будто от здешнего театра он ожидал большей оригинальности и все потуги и подвиги артиста считал пустяковыми.

Тут я вновь вспомнил о девочке без мизинца – и не обнаружил её в зале. Но уже когда мы со Львом решили направиться к выходу, она вдруг появилась из-за занавеса, и не одна, а в компании с едва державшимся на ногах артистом и обеими ассистентками, теперь переодетыми. Я попросил мальчика немного подождать и поспешил к ним. Канарейщица направилась в ту же сторону – у неё, очевидно, было к «Часовщикам» какое-то предложение. И действительно, через минуту вся троица поплелась за ней, договорившись встретиться с девочкой на выходе. Тут-то я и настиг её.

«Девочка, постой! Ты помнишь меня?»

Она не ответила сразу, почти никак на меня поначалу не отреагировала, и я даже предположил, что обознался, что разум сыграл со мной какой-то злой трюк. Не придумав ничего лучше, я уставился на покалеченную ручку её – она быстро спрятала кисть за спину.

«Девочка, ты же помнишь меня? Мы вчера ехали в одной машине».

«Помню…»

«Что ты делаешь здесь? Из ваших с водителем разговоров я подумал, что ты и в городе-то никогда не была».

«Не была. Я с девочкой дружу, которая выступала. Она предложила, что они меня возьмут с собой сегодня посмотреть город».

«Куда ты вчера шла, когда мы тебя подобрали?»

«Просто в лес погулять…»

«Как тебя зовут?»

«А вас? Вас как зовут? Я не скажу, пока вы не скажете!»

Она слепила на лице неприятную гримасу: зубастая ухмылка большого ровного рта, но серьёзные, даже слегка напуганные глаза под натянутыми проводами бровей. Её слова сбили меня с толку, а в это время к нам подошёл Лев. Того, что произошло дальше, я никак не мог даже предположить: Лев тут же поздоровался с девочкой, поздоровался так, как если бы давно её знал. Как он мог её знать? Откуда? И она —

«Ага, привет…»

– она заговорила с ним, как со старым знакомым. Я не мог ничего понять: это была какая-то сельская девчушка, старше Льва года на четыре по меньшей мере, вряд ли имевшая отношение к его элитной школе – и всё-таки она его откуда-то знала?

«Смотри, что у меня есть».

Девочка опустила ручку (ту, у которой все пальцы были в сохранности) в карман джинсового комбинезона и достала оттуда —

«Фау, фот это клафф!»