Фиуме или смерть

Вскоре после того, как мы захватили Фиуме, рынок быстро разросся настолько, что вышел за пределы здания и распространился на близлежащий пустырь. Теперь не только торговцы и крестьяне, но также портные, сапожники, скорняки и щеточники предлагали здесь на продажу свой товар. Уже на рассвете подкатывались нагруженные с горой повозки, на проселочной дороге можно было видеть колеблющиеся ряды крестьянских девушек, которые несли в город у себя на головах корзинки, полные фиалок, гвоздик, фруктов и овощей.

Сюда доставляли обильный урожай из всех садов вокруг Фиуме, яблоки, груши, черешни и вишни, крыжовник, смородина, бананы волнами перекатывались в море ящиков и корзинок. Рядом с ними складировались овощи. Можно было видеть мясников в окровавленных халатах, разделывающих горы мяса. Мычали коровы, блеяли овцы, в широких бочках трепыхались карпы, щуки и голавли. И всюду кишели деятельные домашние хозяйки, которые смешивали свою громкую болтовню с шумным бушеванием рынка и беспристрастным взглядом выбирали лучшие куски.

Почтовая марка из Фиуме с профилем Габриэле Д’Аннунцио. Латинская фраза «Hic manebimus optime» была передана потомству римским историком Титом Ливием и означала: «Здесь останемся мы, самые лучшие».

Вечером, когда был распродан уже и плохой товар, рынок выглядел как ощипанный скелет. Утром на нем снова появлялась упругая плоть. Это было тем более удивительно, что базарные дни были уже не только в субботу, но целую неделю. Да, наши чернорубашечники и легионеры заботились о бурном обороте. Вы должны представить себе, что в каждой семье были размещены по двое или трое молодых парней. Они, конечно, ели много. Естественно, они платили за еду, но многие жители Фиуме рассматривали даже как свою честь то, что они могли побаловать их. К этому добавлялся непрекращающийся поток любопытных и симпатизирующих, которые биваком стояли вокруг города.

Когда Д’Аннунцио появлялся со своими провожатыми, он действовал как магнит, который в самое короткое время объединял людей вокруг себя, и за ним тянулся постоянно растущий хвост. Его телохранители старались проложить ему дорогу и отстранять слишком назойливых почитателей, особенно женщин. При всем том он охотно останавливался, чтобы пожимать руки, давать автографы или поднять ребенка под ликование толпы. Прочие подарки, такие как цветы, письма, драгоценности и ключи от входной двери отвергались. Только если он шел по рынку, он иногда признавал исключения. Каждая торговка считала себя счастливой, если могла предложить ему самые сладкие из своих виноградных гроздей. Д’Аннунцио был гурманом еще и в другом аспекте. Когда он обнаруживал где-нибудь за корзинками, окнами или в темных коридорах какую-нибудь юную красотку, то давал знак одному из своих доверенных знакомых, который быстро улаживал дело. Еще в тот же вечер избранную, большей частью молодое, робкое существо, секретно провожали в правительственный дворец. Женщины не возражали ему в этом. Этот пожилой маленький мужчина был не только идолом, но и эротическим центром Фиуме. Бесчисленные изящные ножки проходили через зал командования в «Святая святых». «Женщины», как однажды написал Д’Аннунцио, «это сила природы, вечная как свет, трава, деревья, торопливые ручьи, как цветы и птицы, которые всегда новы и всегда одинаковы». И «Команданте» любил природу с францисканским усердием.

Зимой 1919 года у нас возникли первые проблемы со снабжением. Летний урожай был быстро израсходован, к этому добавилось то, что работали только лишь нерегулярно. В Фиуме праздновали больше, чем когда-либо. В течение дня улицы дрожали от глухих шагов марширующих колонн, их песни и боевые кличи под бурей знамен эхом отражались от стен. Ночью вспыхивали пожары диких пиршеств. Перевес солдатского очаровал и гражданских, захватил их пылающим потоком героизма и дерзости, который затопил город подобно лаве. Солдаты – не скряги. Они кутят напропалую, так как уже завтра черт может забрать их в преисподнюю. Ничто не отталкивает их больше, чем мелочная нерешительность и боязливые оговорки. Даже коммерсанты не были в этом исключением. Они все больше производили только по собственному желанию и в зависимости от настроения. Случалось, что у пекарей за опущенными жалюзи плесневел хлеб, так как они, ослабев от ночных кутежей, спали целый день. Никто не обижался на них за это. Фиуме принадлежал всем, и если не было хлеба, то ели картошку, а если не было и картошки, то уж точно в кладовой можно было найти еще рис.

Уже становилось ощутимым триумфальное безразличие по отношению к вопросам жизненной необходимости, которому позже, достигнув одурманивающего настроения конца света, суждено было окутать город завесой античного драматизма.