Физическое воспитание

– Мне не нравится, что все твои подруги так поздно возвращаются домой. Ну, наверное, их мамы знают, что делают. Дождутся, что будут ходить с пузом, как твоя Амалия, или еще что похуже.

«Еще что похуже» всегда где-то рядом, как истина в «Секретных материалах», и все внушают Каталине, что, когда волк гуляет на свободе, всю сотню овец надо запирать на ключ, а если какая-то овца убежит, то сама будет виновата, что попадется волку, потому что в самой природе волка заложено пугать овцу, мучить овцу, убивать овцу, сжирать овцу, но никто не задается вопросом, заложено ли в природе овцы сидеть взаперти, пока существуют волки, раз уж волк не собирается оставлять ее в покое.

Каталина не хочет, чтобы ее изнасиловали, или съели, или нашли разрубленной на части в канаве, но она не хочет и всю жизнь подстраиваться под волка, потому что интуитивно чувствует: возможно, волк вездесущ, как и Бог. Может, она даже была бы не против исчезнуть в волшебном багажнике и появиться в другом месте, желательно подальше от дома. Она привыкла к этому страху, глубоко впечатанному в сознание, привыкла его подкармливать, упиваться им, даже наслаждаться, привыкла к желанию чувствовать что угодно, кроме того, другого страха, который ведет ее прямо к колодцу с выбитыми в камне надписями («После всего, что мы для тебя сделали», «Мы думали, с тобой что-то случилось», «Неужели ты не понимаешь, какая ты хрупкая?», «Ты же можешь снова заболеть» и так далее), или еще одного страха, конкретного и осязаемого, который она испытывает каждый раз, когда приходит домой с опозданием на пять минут, и который оборачивается длительным запретом покидать домашнюю спячку.

Асфиксия пропорционально ослабевает по мере того, как она удаляется от дома, и вплоть до сегодняшнего дня удушье прекращалось на участке родителей Сильвии. Там она не чувствовала себя такой виноватой, когда поступала вопреки желаниям папы с мамой, например ходила в паб или гуляла с мальчиками; в километрах от дома у нее возникало легкое ощущение, будто она прикасается к свободе. После того раза со спаржей она очень старалась держать себя в жестких рамках, не делать лишних движений и тщательно взвешивать все свои слова и действия. Каталина неосознанно превращала себя в неопределенный, безликий продукт вроде тех безымянных стиральных порошков, которые покупает мама, – лишь бы не провоцировать и не соблазнять отца подруги или кого бы то ни было. Ей удалось возвести вокруг себя подпорную стену, но со временем она расслабилась. Потому что подростковое тело не выживет, если постоянно будет в напряжении. Что, если я сгустила краски, задумалась она. Может быть, отец Сильвии просто хорошо к ней относится, только и всего. Не будь как мама, которая никому не доверяет, говорила она себе с раздражением. Если она и дальше так будет избегать этого человека, добьется только того, что в его доме ее сочтут невежливой. И что тогда о ней подумает Сильвия? Каталине страшно было представить, что подруга на нее рассердится, и она готова была подавить все подозрения, лишь бы не потерять ее. Пусть даже ради этого придется запереть свои страхи глубоко внутри и никогда не выпускать.

Уже больше часа она ждет, чтобы проехал кто-нибудь и подвез ее ближе к городу, и уже больше часа, как тот дом превратился в точку, куда нет возврата. Загородный дом, доставшийся родителям Сильвии, наверное, в силу какой-нибудь очередной аферы (у них в районе это обычное дело), нравится Каталине больше, чем та квартира, где живет ее семья, тем более что она принадлежит не папе с мамой, а банку, и главное украшение в ней такое, что Каталину в дрожь бросает, – эти рамки на столе в гостиной с фотографиями мертвых людей, которых она едва ли знала или узнает. Каждый раз, как она спрашивает, нельзя ли убрать покойников, чтобы спокойно делать уроки за этим столом, мама говорит, чтобы садилась за другой, за обеденный, который стоит в той же комнате посередине; он маловат для четверых, зато как универсален! Зимой он дополняется жаровней, от которой у Каталины затекают ноги, а летом – скатертью, которая своей кружевной каемкой липнет к коже, будто августовская мошкара. Потому что большой стол на восемь персон – это для гостей; правда, она не помнит, когда у них в последний раз были гости, тем более что они уже и так все тут, на столе, мертвые, занимающие больше жизненного пространства, чем такая девочка-подросток, как она, которая почти не выходит из дома, особенно с тех пор, как мама узнала, что отец Елены Сорни подвез ее, когда она ловила попутку на шоссе.