Физическое воспитание

Если она не призналась, что ехала не с вечеринки, не с дискотеки, не от какого-то мужика (как твердила мама), то только потому, что мама ни за что бы не поняла, что ее дочери тот день принес особый, фундаментальный опыт, что Каталине отрадно было рисковать жизнью, чтобы вернуться домой, и, когда ей удалось возвратиться намного раньше положенных десяти часов, Каталина, оправившись от перенапряжения, вызванного спешкой, в ту ночь впервые за долгое время спала как убитая.

Расскажи она все это, мама только рассердилась бы еще больше и рявкнула, что у нее с головой не в порядке и, если ей на месте не сидится, пусть лучше делает что-нибудь по дому, а то помощи от нее не дождешься. Каталина ничего не делала с тех пор, как поняла, что Паблито даже кровать не застилает, в то время как она по субботам встает ни свет ни заря вытирать пыль с покойников в гостиной, как мама велела.

– А почему мой брат не убирается?

– Потому что другими делами занят, – отвечала мама.

Паблито уходил играть в футбол, а мама даже застирывала на руках его заскорузлые носки, прежде чем положить в машинку. Каталина ни разу не видела, чтобы мама ей застирывала окровавленные трусы после месячных; ей даже не разрешали записаться ни в какую спортивную секцию на том абсурдном и несправедливом основании, что у нее «гормоны». В начале учебного года она снова попыталась оспорить это решение, казавшееся ей совершенно несуразным, но мама напомнила, как тяжело она болела, когда была маленькой. Каталина до сих пор помнила больницу и кучу людей, которые щупали ее с головы до ног, только не понимала, почему ей из-за этого нельзя побегать и попрыгать. Мама вынесла вердикт, что спорт – мужское занятие, и Каталина в ответ вспылила, дав волю гневу, которому занятия спортом как раз могли бы дать выход, и заявила, что больше не собирается ничего делать и будет, как Паблито, только ходить в школу, а еще нормально учиться (тут она брата даже перещеголяла, потому что его через раз оставляли на второй год). Но мама все равно каждую субботу требует, чтобы Каталина помогала по дому.

– Сама же потом спасибо скажешь. Ты все это должна уметь.

– А Паблито что, не должен уметь?

– У Паблито будет кому этим заниматься.

Помогать по дому, мыть посуду и полы, подметать (и все это под неутихающее мамино ворчание, что она все делает неправильно) не приносит ей желанной усталости; ее не успокаивает забота о доме, который ей ненавистен; для нее это источник раздражения, насилие, напоминание о том, как они живут только ради того, чтобы копить то, чего не удалось скопить покойникам с большого стола в гостиной. Дела, от которых папа и Паблито освобождены по праву рождения – как будто под крышей их неприбранного дома сложилось феодальное общество, – погружали ее в пучину злости и бесконечной ненависти к семье, в которой родилась; эти чувства только-только начали растворяться в мечтах о сиротстве, которым она так и предается перед сном, и – вплоть до вчерашнего дня – во влажной земле, где она иногда сажала вручную семена в саду у родителей подруги. Но Каталина предпочитала, чтобы мама не знала о ее работе в саду, потому что заниматься делами с другой семьей было бы воспринято как предательство семьи родной. После всего, что ради нее сделали, да как она посмела. Поэтому, когда представляется такая возможность, Каталина наказывает себя, забредая по пути домой в темные переулки или ловя попутку, лишь бы искупить вину за то, что она таит обиду на собственную семью.

После той несостоявшейся взбучки, когда выяснилось, что Каталина ездила на попутке, мама больше не пыталась ударить ее по лицу – обошлась словами: во-первых, «как же мне за тебя пришлось краснеть», во-вторых, «с тобой могло что-то случиться». И велела, чтобы с этого момента дочь ей звонила, если собирается одна возвращаться домой; Каталина всегда возвращалась одна, но на ближайшее время мамино условие оказалось излишним. Недели две после этого инцидента Каталина сама не рвалась гулять. Она ужасно боялась, что в ее отсутствие мама обо всем расскажет папе, и шла домой из школы с трясущимися поджилками, воображая, что папа будет встречать ее у дверей, как мама в тот раз. В общем, она на некоторое время заделалась отшельницей, решив заодно, что ей не вредно побыть подальше от дома Сильвии и от ее отца.

Конечно, она и представить не могла, что мама сама рада была скрыть случившееся от папы, потому что сообщить ему было бы все равно что признаться начальнику, что она плохо воспитывает его детей, – ведь эта задача была целиком на ее ответственности. Папа изредка вмешивается в воспитательный процесс, ударяя кулаком по столу с такой силой, что в гостиной трясутся покойники. Он таким образом констатирует верховенство своей власти: его же полагается уважать, как полицейского или гвардейца, уже только за то, что он носит определенное звание; он не догадывается, что за этим почтением стоит только страх, чистый страх, какой внушают злодеи и волки.