Читаем Форпост в степи полностью

Звон разбитой посуды поднял на ноги двух–трех воинов. Они успели достать из ножен сабли. Еще кое–кто из гостей Юсупа выхватил из–под халатов кинжалы. Но было поздно. Не прошло и минуты, как их тела корчились на полу, изрубленные казаками.

— Ергаш? Где Ергаш? — крикнул Иван. — Где упырь этот треклятый?

— Утек, наверное! — откликнулся кто–то из казаков. — А может, уже и зарубили.

Кирпичников бросился вон из юрты, кляня себя, что сабарман сумел улизнуть от него. Он едва не натолкнулся на Степана Рукавишникова, прицельно палившего из ружья в мечущихся воинов Юсупа, которых ужас превратил из храбрых джигитов в стадо обезумевших животных.

А над аулом царил настоящий хаос. Гром, рев, треск, шум, вспышки! Кайсаки разбегались как черти от ладана. «Не–ча–а- ай!»* — кричали казаки, а кайсаки с другой стороны орали: «Ой- ой–ой, ая–я–яй». Из стволов ружей и пистолетов сыпался огненный дождь, и казаки, прицелясь, сносили каждую голову, появлявшуюся на мушке.

Голова шла кругом, но в облаке белого дыма, среди оружейной пальбы, Кирпичников стоял неподвижно, как изваяние. Степные воины падали, скошенные, как снопы. Там раненый пытался затолкать в распоротый живот перемешанные с грязью внутренности, другой, крича, падал навзничь с разрубленной головой, третий опускался на колени, четвертый хватался за сердце и падал ничком на землю. Вперед! Все нипочем! Не–ч–а-ай!

Кирпичников взмахнул окровавленной саблей, но не успел ею ударить возникшего перед собой кайсака. Тот оказался проворнее и ткнул пикой в плечо Ивана.

— Ах, ты, басурманин! — прогремел сбоку возмущенный голос Рукавишникова, а его сабля тут же обезглавила противника.

Казак втащил Ивана обратно в юрту и склонился над ним:

— А ну–ка не рыпайся, атаман. Сейчас я тебя подлечу трохи.

Он разорвал одежду вокруг раны и промокнул кровь. Рукавишников перевязал рану натуго и сказал:

— Ты бы поостерегся, атаман. С одной рукой на рожон переть неразумно!

Кирпичников встал и, морщась от боли, прислушался: с улицы доносились яростные звуки кипящей битвы. И без слов было понятно, что казаки избивают перепуганных кайсаков, как младенцев.

Клич казаков, заменяющий «ура».

385

От аула бой тем временем переместился к берегу реки. Рукавишников помог раненому атаману идти. Разбитые в пух и прах кайсаки бежали через реку в степь, где паслись стреноженные на ночь кони. Но казаки настигали их и безжалостно рубили.

— Мы отрезали им путь к коням! — хрипло выкрикнул вдруг выросший из темноты Ерофей Злобин. — Сейчас выкосим всех, без остатку!

— Ежели Ергаша узрите, живым ко мне приведите, — приказал Кирпичников.

— Он в верховья реки ушел, — сказал Злобин. — Среди тех, кого сейчас добивают, я его не заприметил.

— Когда тех, что за реку вырвались, добьете, все ко мне разом! — велел Кирпичников. — Зараз вверх пойдем, штоб всех порешить…

Совсем близко послышалось гневное ругательство на кай- сакском языке, в воздухе просвистела стрела. Иван присел и осмотрелся, пытаясь определить, с какой стороны может при–лететь вторая стрела. Ругательство повторилось, и вторая стрела просвистела у головы, слегка задев ухо, которое сразу же стало мокрым и теплым.

— Что, зацепило? — спросил озабоченно Рукавишников, который все время разил врагов, находясь рядом.

— Я сейчас погляжу, кто это! — выкрикнул Злобин и вскинул ружье, целясь в темь, откуда летели стрелы.

Небо начало светлеть. Бой близился к завершению.

— Коня! — крикнул Кирпичников казакам. — Сейчас поскачем и перебьем всех тех, кто в верховья утечь поспел.

— Оставайся, атаман, я поеду, — сказал Злобин. — Ты ранен и присматривай здесь.

— Нет, я сам догоню Ергаша, — заупрямился Иван. — Неможно нам упустить этого кровопивца!

— Тебе тяжело в седле будет. К тому ж ты атаман и не могешь оставить сотню. А я не вернусь без Ергаша. Он не уйдет! Половину казаков с собой возьму!

Бой затих. Появились и пленные, с бледными перекошенными ужасом лицами, в рваной одежде, лоснившейся от грязи и крови. Одного из них Кирпичников подозвал к себе:

— Сабарман Ергаш был с вами?

— Н-нет, — молодой кайсак затравленными глазами вглядывался в лицо атамана, словно моля о пощаде. Пуля ему пробила грудь навылет, но он держался.

— А где он?

— Еще с вечера ушел куда–то. Наверное, на дальний стан к своим воинам.

— Вы слыхали? — спросил Иван казаков, уже готовых пустить коней в галоп.

— Ничего, разышшем! — пообещал Злобин.

— Поспешайте!

* * *

В разгар сражения старый Умар благоразумно решил унести подальше ноги. Он шел к своей юрте, радуясь, что Аллах внял его страстным молитвам и долго вынашиваемые мечты о мести наконец–то свершились. Умар также был уверен, что и Ергаш найдет свою смерть от рук казаков, которым путь на дальнее стойбище указал опять же он, немощный, казалось бы, старик.

Подпоив еще с вечера Ергаша, неожиданно заявившегося к нему в юрту, Умар вызнал все о казаках, которые буквально на пятки наступали сабарману, гоняя его по степи. И тут его голову посетила удачная мысль — отомстить разорившим его родственникам чужими руками.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сибириада

Дикие пчелы
Дикие пчелы

Иван Ульянович Басаргин (1930–1976), замечательный сибирский самобытный писатель, несмотря на недолгую жизнь, успел оставить заметный след в отечественной литературе.Уже его первое крупное произведение – роман «Дикие пчелы» – стало событием в советской литературной среде. Прежде всего потому, что автор обратился не к идеологемам социалистической действительности, а к подлинной истории освоения и заселения Сибирского края первопроходцами. Главными героями романа стали потомки старообрядцев, ушедших в дебри Сихотэ-Алиня в поисках спокойной и счастливой жизни. И когда к ним пришла новая, советская власть со своими жесткими идейными установками, люди воспротивились этому и встали на защиту своей малой родины. Именно из-за правдивого рассказа о трагедии подавления в конце 1930-х годов старообрядческого мятежа роман «Дикие пчелы» так и не был издан при жизни писателя, и увидел свет лишь в 1989 году.

Иван Ульянович Басаргин

Проза / Историческая проза
Корона скифа
Корона скифа

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко… Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева "Прощаль" посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

Борис Николаевич Климычев , Климычев Борис

Детективы / Проза / Историческая проза / Боевики

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза