Фортинбрас, принц норвежский

К родному сыну – это ль не порок:

К ребенку проявлять жестокосердье?

Чем больше мальчик проявлял усердье,

Стараясь одобренье заслужить

Отменным прилежанием в учебе

И явной доблестью в военном деле,

Тем более казался равнодушным

Отец к нему, увы! Но, вместе с тем,

Он словно ревновал его к успехам,

Он словно видел некий в нем порок,

Для остальных завесой тайны скрытый, —

И сына гнал немилостями прочь!

Достойной признавал отец лишь дочь –

Принцессу Хедду, рыжую малышку —

Своей любви небрежной и скупой:

Брал на руки любимицу порой,

Смешил, ласкал и в щечки целовал,

И «солнышком весенним» называл…

А Гамлет, что отца боготворил,

Забившись в угол, горько слезы лил!

Ольгред:

– Как трогательно. Только не пойму –

Издалека ты начал, и к чему

Ведешь рассказ пустой и многословный?

Что дела мне до чьих-то детских слез?

Ты мне доклад или роман привез,

Что на досуге сочинил? Коль так,

Вот, получай еще один дукат –

И с тем иди! Достаточно с меня

Слезливого, но бойкого вранья.

Ольгред швыряет еще одну монету.

Горацио:

– Казалось мне, милорд, что интересна

Должна быть вам история семейства,

Что правит Данией, поскольку вы

Сейчас на грани мира и войны?

Не так ли и на шахматной доске,

Когда исход игры на волоске,

Оценивают шансы наперед

Фигур враждебных – кто кого побьет,

Вникая в диспозиции детали,

Чтоб сделать ход, которого не ждали?

Ольгред, возмущенно:

– Ты вздумал поучать меня, Горацио?!

Звучит насмешкой менторский твой тон!

Меня ты спутал с Гамлетом?

Горацио, изображая испуг:

– Пардон!

Прошу простить бестактный мой вопрос!

Я до советов мудрых не дорос.

Я не учить пришел к вам, а учиться,

Просить совета, помощи, защиты

Для Гамлета, чьи попраны права!

Ольгред:

– Так дело говори, а не слова!

Наслышан я про Гамлета вполне:

Пожар в душе и ветер в голове.

Горацио:

– То видимость, – понять его не просто, —

Защитный панцирь, грубая короста.

Он многолик, изменчив, как Протей:

То вдруг жесток, то нет его добрей,

То день и ночь готов зубрить трактаты,

То – шасть в трактир, где шлюхи лишь да каты,

Уйдет в разгул, напьется, ищет драки…

Ольгред:

– Вот это принц! Похоже, что не враки

Те слухи, что уже дошли до нас,

Мол, Гамлет дуэлянт и ловелас,

Картежник и отпетый богохульник,

Глупец непроходимый и заумник,

Мот, совратитель, ушлый прохиндей,

Бесчестный врун и мерзкий лицедей?

Горацио:

– Есть доля сходства в жутком сем портрете –

Не ангел он. Но и не черт, поверьте!

Уж я-то знаю Гамлета натуру:

Коль сделает недоброе, так сдуру.

Но в глубине души алмаз блистает,

Что сам себе, увы, цены не знает.

Все беды Гамлета от раны в сердце,

Что получил наш принц в несчастном детстве.

Любви отца ему недоставало.

А мать, напротив, слишком баловала.

Но чем могла его утешить мать –

Прижать к груди и вместе порыдать?

Ведь женщина, хоть трижды королева,

Зависима от ласки и от гнева

Супруга и, как всякая жена,

Во всех делах ему подчинена.

Один лишь дядя выступал открыто

На стороне племянника, когда

Тому грозила от отца беда.

Был к Гамлету он милостив и, мнилось,

Была порой чрезмерна эта милость.

Но принц на эти ласки только злился

И почему-то дяди сторонился.

Как пасынок он жил в наследном замке.

Любви отца добиться он не смог

И сердце – вдруг – захлопнул на замок.

Стал нелюдим, строптив и непослушен,

К угрозам и посулам равнодушен —

И под конец до дерзости дошел.

Он словно радость черную нашел

В том, чтобы злить отца. Порой казалось,

Что наш малыш и впрямь свихнулся малость,

Как будто бы в него вселился бес…

Ольгред, прерывая нетерпеливо:

– Немало поработать надо бесу,

Чтоб скромника оборотить в повесу.

Но в дебри ты опять, болтун, залез.

Пора бы выйти к свету из потемок!

Рассказ твой слишком скучен, слишком долог,

Я ж стар и слаб, и потому излишком

Считаю для себя все то, что слишком…

Коль будешь краток, продолжай рассказ,

Не утомляя выдумками нас

О том, как в принца злобный черт вселился.

Горацио, все более воодушевляясь:

– Наш юный принц кутил и веселился

Напропалую, не скрывая всех

Своих бесчинств и низменных утех.

Он пакостников из придворной знати

В ватагу свел и стал им вожаком.

И принялись они вовсю бузить.

Разросся столь окрест их гнет разбойный,

Что стал похож почти на бунт крамольный —

И в пору было кой-кого казнить.

Последней шалостью преступной шайки –

Налет потешный на одно село –

Они себя в безумье превзошли.

То было ночью. Вихрем налетел

Отряд вооруженный на местечко.

Шум, гвалт, летящих факелов огни,

Набата гул, лязг стали, дробь копыт!..

Представьте крестьянина: мирно спит

В обнимку с женушкой на теплой печке,

Как вдруг, вскочив, спросонья не поймет –

Где он, что с ним, то явь иль жуткий сон,

Нагрянул судный день или война

Нежданно разразилась?.. Сметена

Душа испугом, поймана врасплох.

Мужик – за дверь, а там переполох:

Свист, гиканье, удары сыплют плети,

И бабы голосят, и плачут дети…

Да, господа на славу пошалили

В ту ночь лихую! Кроме прочих бед,

Что сотворили дерзкие юнцы, –

Побоев, разорений и насилий,

Мирянам учиненных незаконно, —

Вменили им гораздо худший грех:

Сожжение кладбищенской часовни!..