Fourth Screem

Правда, в этом вопросе, как сообщает Флавий, среди ессеев не было полного единогласия. Существовала "другая ветвь ессеев", которая допу­с­ка­ла брак в целях "насаждения потомства". "Они испытывают своих невест в тече­ние трех лет, и если после троекратного очищения убеждаются в их плодородности, они женятся на них. В период беременности их жен они воздерживаются от супружеских сношений, чтобы доказать, что они жени­лись не из похотливости, а только с целью достижения потомства. Жены их купаются в рубахах, а мужчины в передниках".

Как бы там ни было, даже в этом снисходительном к браку отноше­нии, ессеи весьма радикально отошли от традиционного иудаизма. Нигде в Торе не запрещается даже многоженство, практиковавшееся у европейских евреев вплоть до 1018 года, когда его, как считается, отменил раввин Гер­шом. Однако это, как мы видим очень позднее введение моногамии, не коснулось евреев мусуль­ман­с­ких стран. Кро­ме того, с древних времен у евреев поощрялись ранние браки, в первый год супружества молодых мужей освобождали от военных похо­дов (этим, к стати, не переставал восхищаться ярый антисемит и, одновре­менно, юдофил Василий Ро­за­нов) и никакой холостяк не мог стать священ­ником. Судя по всему, ессеи отме­ни­ли этот запрет. Поэтому вполне веро­ят­но, что среди сво­их поклонников Иисус мог назы­ваться раввином. В Еван­гелиях его ученик Иуда в обращении к нему испо­ль­­зует слово "равви".

Сложна и длительна была процедура вступления в секту ессеев:

"Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает дос­туп туда; он должен прежде, чем быть принятым, подвергать себя в тече­ние це­лого года тому же образу жизни... Если он в этот год выдерживает испыта­ние воздержности, то он допускается ближе к общине: он уже учас­твует в очищающем водоосвящении (позже у христиан: обряд крещения! – Л. Л.), но еще не допуска­ется к общим трапезам. После того, как он выказал силу само­об­ладания, испытывается еще в два дальнейших года его характер. И лишь тогда, когда он и в этом отношении оказывается достойным, его принима­ют в братство. Однако прежде... он дает своим собратьям страшную клятву в том, что он будет почитать Бога, исполнять свои обязанности по отноше­нию к людям, никому, ни по собственному побуждению, ни по приказанию не причинять зла, ненавидеть всегда несправедливость и защищать пра­вых... хранить верность к каждому человеку и, в особенности, к правитель­ству, так как всякая власть исходит от Бога. Дальше он должен клясться, что если он сам будет пользоваться властью, то никогда не будет превы­шать ее, не будет стремиться затмевать своих подчиненных ни одеждой, ни блеском украшений. Дальше, он вменяет себе в обязанность говорить всег­да правду и разоблачать лжецов, содержать в чистоте руки от воровства и совесть от нечестной наживы, ничего не скрывать от своих сочленов".

Верность "сочленам" братства и подчинение начальнику была ими стро­­жайше узаконена и освящена свыше:

"После Бога они больше всего благоговеют перед именем законода­те­ля: кто хулит его, тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность, так что если десять сидят вместе, то никто не позволит себе возражать против мнения девяти".

Придирчивый читатель не преминет заметить здесь очевидное противо­ре­чие столь же стро­гому требованию не делать никому зла даже по прика­за­нию. По-види­мо­му, оно разрешалось ими на уровне личной совести и лич­ной ответственности за распознание зла, в сопротивлении которому они проявляли порази­тель­ную стойкость и бесстра­шие:

"Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как вся­кие мучения они побеждают силой духа, а смерть, если только она сопро­вождается славой, они предпочитают бессмертию. Война с римлянами пред­­­ставила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и рас­тя­гива­ли, члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все ору­дия пытки, чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запрет­ную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому, ни к друго­му. Они стойко выдерживали мучения, не издавая ни единого звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками, посмеиваясь над теми, которые их пытали, они весело отдавали свои души в полной уверенности, что снова их получат в будущем".

Не знаю, кому принадлежит эта гипербола о веселом приятии смерти под пыткой "растягиванием и завинчиванием" – переводчику, кото­рый переводил не с оригинала, а с немецкого, или самому Флавию, но уче­ние ессеев о бессмертной и вечной душе, которая лишь временно, на срок земной жизни, попадает в "заключение" тела и после смерти тела вновь освобожда­ется, уносясь в свое постоянное обиталище – "в вышину", тоже мало чем отличается от христи­а­н­ского: