Fourth Screem

"Они не имеют своего отдель­но­го города, а жи­вут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их братьев, как своей собственно­стью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят, как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу, кро­ме оружия для защиты от разбойников... Костюмом и всем своим внешним видом они производят впечатление мальчиков, находящихся под строгой дисциплиной школьных учителей. Платье и обувь они меняют лишь тогда, когда прежнее или совершенно разорвалось или от долгого ношения сдела­лось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то, что нужно, равно как получает у товарища все, в чем сам нуждается".

"Своеобразен также у них обряд богослужения. До восхода солнца... они обращаются к солнцу с известными древними по происхождению мо­литвами, как будто испрашивать его восхождения. Поработавши напряжен­но (большинство занималось земледелием – Л. Л.) до 11 часов утра, они опять собираются в определенном месте, опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончанию очищения они отправ­ляются в свое собственное жилище, куда лица, не принадлежащие к секте, не допускаются, и, очищенные, словно в святилище, вступают в столовую. Здесь они в строжайшей тишине усаживаются вокруг стола, после чего пекарь раздает всем по порядку хлеб, а повар ставит каждому посуду с одним единственным блюдом. Священник открывает трапезу молитвой, до которой никто не должен дотронуться до пищи; после трапезы он опять читает молитву... Сложив с себя затем свои одеяния, как священные, они снова отправляются на работу, где остаются до сумерек. Тогда они опять возвращаются и едят тем же порядком... Крик и шум никогда не оскверня­ют места собрания: каждый предоставляет другому говорить по очереди. Тишина, царящая в доме, производит впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется, собственно, в их всегдашней воздержан­нос­ти, так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды".

"Только в двух случаях они пользуются полной свободой: в делах по­мо­­щи и в оказании милосердия... Но родственникам ничто не может быть подарено без разрешения представителей. Гнев они проявляют только там, где справедливость этого требует, сдерживая, однако, всякие порывы его. Они сохраняют верность и стараются распространять мир. Всякое произне­сен­ное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не упо­т­ребляется... Они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога. Преимущественно они посвя­ща­ют себя изучению древней письменности, изучая, главным образом, то, что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с ко­ренья­ми, годными для исцеления недугов, и изучают свойства минера­лов".

Русский переводчик и комментатор этих строк Я. Л. Черток добавля­ет, что в целебных целях они "пускали в ход также нашептывания и закли­на­ния", а под "древней письменностью" следует разуметь "Священное писа­ние".

"Строже, нежели все другие иудеи, они избегают дотронуться к какой-либо работе в субботу. Они не только заготовляют пищу с кануна для того, чтобы не зажигать огня в субботу, но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд. В другие же дни они киркообразным топором, который выдается каждому новопоступающе­му, выкапывают яму глубиной в фут, окружают ее своим плащом, чтобы не оскорбить лучей божьих, испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие... И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное, тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого, как будто они осквернились".

Я. Л. Черток поясняет в примечании, что обычай воздерживаться от испражнений по субботам имеет "свое основание во Второзаконии" и свя­зан с необходимостью выкапывать и засыпать ямку – что, конечно же, не что иное, как работа.

Можно добавить, что в этом чрезмерном небрежении естественной потребностью плоти заметно проявление главного постулата их учения о примате духовного над чувственным, которого они избегали, "как греха". Почитая великой добродетелью "умеренность и поборение страстей", они, вопреки иудейской традиции, презирали супружество, культивируя безбра­чие и полнейшую (в дальнейшем преступно подхваченную мона­ше­­ством и, в особенности, инквизицией) враждебность к женщине, по­лагая ее источником и рассадником распутства, так как "ни одна из них не сохра­няет верность к одному только мужу своему".