Fourth Screem

"Поскольку евреи в массе своей, – пишет Даймонт, – не приняли хрис­ти­ан­ство, Павел обратил взор к язычникам. Чтобы облегчить им вступле­ние в новую секту, он отбросил еврейские законы о разрешенной и запре­щен­ной пище, а также обряд обрезания (надо сказать, что отмена обреза­ния шла в угоду и римским властям, которые в целях наказания евре­ев за их непо­кор­ность то и дело его запрещали – Л. Л.). Наконец, он решил по­ставить Христа на место Торы. Это было самым главным его нововведе­ни­ем. Оно привело к окончательному и непоправимому разрыву между рели­ги­ями Отца и Сына. Тогда, как и сейчас, евреи верили, что человек может познать Бога только через Его Слово, каким оно явлено в Торе. Доктрина Павла гласила, напро­тив, что человек может познать Бога только через Христа. Противополож­ность между еврейством и христианством стала абсолютной".

Как видим, все обосновано вполне жизненно. Во имя достижения столь головокружительного успеха ничего уже не стоило сочинить мифы о вине ев­реев за казнь Иисуса, о Его чудесном воскресе­нии, назвать его Мес­сией, или теперь уже, по-настоящему, Христом, а все движение – христиан­ством. Позднее появится миф о том, что отец Иисуса вовсе не еврей, а рим­­ский легионер, хотя непонятно зачем это нужно было, если зача­тие все равно было от ангела, т. е. непорочным. Не нужно было, но все же по­даль­ше от евреев. Ну и, конечно, самый главный миф, ставший краеуголь­ным камнем христианства, – это знаменитое триединство Бога, Сына и Свя­то­го Духа в их нераздельности и неслиянности в одном лице – в личности Иисуса Хри­ста. Какой диалектический пас­саж!

Бог-отец и Бог-сын

Однако ирония иронией, а замена Слова Торы Христом гораздо муд­рее и прак­тичнее, чем кажется на первый взгляд. Я уже упоминал об об­ря­де жертвопри­ношения как тактической уступке Моисея психологии просто­лю­ди­на. Про­сто­му человеку очень трудно верить в Бога бестелесного, бес­пред­метного, не­ви­димого, само имя которого и то под запретом; в Бога, обозна­чен­ного лишь Сло­вом Договора – неко­тор­ой сознательной сделки, за выпол­не­ние которой "почитаемый и страшный" г-н Всевышний обещает всяческие бла­га и всемерное покровительство, а за наруше­ние – все­возможные жесточай­шие кары: ужасные болезни, неурожаи, поваль­ный голод, пораже­ния в вой­нах, рассеяние среди другие народов, рабство и истребление с лица земли. "Как радовался Господь вам, – говорил Моисей народу, – творя вам добро и умно­жая вас, так точно будет радоваться Господь, уничтожая вас и истребляя вас" (Курсив мой – Л. Л., Второза­коние, 28-29, 63).

Такая концеп­ция Бога рассчитана на апелляцию, в первую очередь, к разуму, к рассудку и в значительно мень­шей мере – к чувству, если не счи­тать страха, на котором, собственно, все и построено. Народ, принявший этот своеобразный Договор с Богом, – избранный народ. И именно ему, избранному, предлага­ется жесткая альтернатива: жизнь или смерть (там же, 30-31, 19), – спущен­ная с небесных высот в форме строгого юридического циркуляра, который вполне логично получил название Закона.

Несмотря на столь активную роль страха в Моисеевом Законе, объ­ективности ради подчеркну, что этот устрашающий атрибут веры при­сущ, в большей или меньшей мере, всем религиям мира. Такие уж мы, человеки, замечательные подобья Божьи, что без дисциплинарного окрика и угрозы нака­за­ния никак пока обходиться не можем. Что касается самого Закона, то, безусловно, в нем виден определенный прообраз будущих светских конституций. Вместе с тем, чувст­венная, сакраментально-вещественная суть веры заметно ослаб­ле­на в нем.

Форма Закона (Договора) приглушает в вере ее иррациональный не­по­средственный посыл. Поэтому столь значительна в иудаизме роль обря­до­вой предметности: тви­лин, талес, мезу­за и другие вещи. В этом же ряду обретается и обряд жертвоприношения – священ­ные, даруемые Богу живот­ные. Все это – средства материализации Всевышнего, удостоверение Его бы­тия в личном непосред­ствен­­ном контакте, единственная возможность ося­зать Того, кто строго-настрого запре­тил видеть себя и подходить к себе.

Вспомним, как в Торе настоятельно повторяются угрозы не подхо­дить к Богу. Сообщив Моисею, что в такой-то час Он явится "в густом облаке" на горе Синай, Он тут же предупреждает: "Берегитесь восходить на гору и при­касаться к краю ее; всякий, кто прикоснется к горе, должен умереть". А потом, уже придя, допускает лишь Моисея и Аарона, "а свя­щенники и на­род да не порываются восходить к Господу, а то разгромит Он их" (Исход, или, в более точном переводе с иврита, Имена, 18-20, 13, 24).