Fourth Screem

А между тем, эта малая на вид формальность была трагически раздута нами до размеров проклятия, ставшего для нас судьбоносным, поскольку час от часу вспыхивало оно пожаром возмущений и восстаний в эпоху гре­ко-македонской и римской оккупа­ций. Наши мудрецы и пророки гораздо раскованней, кажется, обра­ща­лись с содержательным планом Торы, на протяжении веков дискутируя те или иные ее аспекты в горячих дебатах, часто с вольным искрящим­ся остро­у­ми­ем и юмором.

Как же случилось, что в том главном, что составляет суть вероучения, мы проявляли подчас больше свободы, чем по отношению к его форме?

Да в том-то и дело, что всегда, в любом идеологическом раже, содер­жа­ние идеи стушевывается, уходит в тень, на задний план, как нечто обре­ме­ни­тель­ное и нудное, а на роль лобового политического воспитателя про­талкивается его величество Ритуал, в погонах и без погон. Диву даешься, как еще удалось нам разрешить нарушение субботы во дни вражеских атак!

А теперь посмотрим на проблему идолопоклонства с другой точки зре­ния. Допустим, что мое предположение о малой его распространенности не­верно и наши исторические источники ничего здесь не преувеличивают. И больше того, признаем еще один факт, не учтенный мной в предыдущих рассуждениях: живя в окружении и тесном соприкосновении с языческими народами, кото­рые поклонялись идолам, весьма легкомысленно было бы взи­рать на на­ши увлечения изображениями как на невинные шалости или сугубо эстети­че­ские забавы.

В таких оптимально опасных условиях для утверждения и сохранения веры, не допускающей многобожия, ничего не может рассматриваться в ка­честве мелочи, в особенно­сти, вещи пограничных значений. Попробуй оп­реде­ли, где в стату­этке кончается искусство и начинается идол, требующий ко­лено­преклоненности!

Кажется, выхода нет. Запрет на изображение более, чем оправдан.

Но что же делать тогда со столь распространенной в народе тягой к изо­­б­­­ра­­же­нию, да­же если она и была сопряжена с потребностью конкрети­за­ции идеи Бога? Тя­гой, жившей непрестанно во всех слоях общества, от цар­ских хоро­мов до последней нищей хижины? Разве столь устойчивая характери­с­ти­ка свойств жизни и человека не достаточное доказательство правоты име­н­но жизни, а не буквы наших, даже самых глубоких и верных представ­лений о ней? Или, на худой конец, не достаточный ли это аргу­мент в поль­зу поиска ком­промис­са и реформы?

Не знаю. Мне не захочется забегать вперед и нарушать принцип хро­нологии, ко­торому я намерен, насколько возможно, следовать, но в своем предыду­щем очерке, о еврейских корнях христианства, я говорил уже, что реформа ра­ди­кала-еврея Павла заслуживает внимания, по крайней мере, в одном. При­дав Иисусу функции Бога, он впервые примирил раци­ональный ев­рейский монотеизм с при­митивной языческой чувственнос­тью. Получив еди­ного Бога с чело­веческим лицом, человек веры утратил острую потреб­ность в поклонении идолу.

Сознание компромисса придет к нам и вне христианского кон­текста, но с большим опозданием, но вместе с диаспо­рой, но после того, как за несгиба­е­мость будет уплачено по са­мо­­му дорогому счету.

Сперва Израильским царством, затем Иудейским.

Земли не чуя под собой

Всевышний снова не внял благим на Него надеждам. И снова не пос­ку­пился на наказание.

Незадолго до гибели Израиля произош­ло следующее событие.

В Иудее после царя-богоотступника Ахаза, павшим так низко, что за­ко­ло­тил двери храма и "запретил приносить Пред­вечному установленные жертвы и прис­во­ил себе все жертвенные приноше­ния", на престол взошел его сын Езекия (715 – 687 гг. до н.э.). Будучи, в отличие от своего отца, бо­гобоязненным и справедливым, он начал с очище­ния храма, привел в порядок "всю священ­ную утварь" и уда­лил "все, что оскверняло святыню". Кроме того, в честь праздника оп­ре­сно­ков (пасхи) он решил пригласить в Иеру­са­лим и соотечествен­ников из Изра­иля.

Посланные им пророки говорили израильтянам: "Это не для того, что­бы подчинить вас нашей власти, чего вы, конечно, не желаете, а для того, чтобы вы могли оставить свой прежний образ жизни и вернуть­ся к древним обычаям и почитанию истинного Бога" ("ИД­", кн. 9, гл. 13).

Израильтяне же начали глумиться над пророками, "связали их и умер­т­­ви­ли". Эта дерзость стоила им жизни. Они были поко­рены ассирийским ца­рем Салманасаром за отказ платить дань. "Салманасар окончательно уни­­чтожил царство Изра­­ильское, а весь народ переселил в Мидию и Пер­сию" а "в страну Израильс­кую... перевел на жительство дру­гие племена" (Там же, гл. 14).