Fourth Screem

Это случилось уже в 76 г. до н.э., когда до римской оккупации остава­лось всего лишь рукой подать, и не кто иной, как оные Гиркан с Аристобу­лем, затеяв брато­убийственную войну за власть, эту руку подали, т. е. сы­грали зловещую роль в ее инициа­ции.

Но сперва два слова об их матери, ца­рице Александре, поскольку гря­з­­ная война, затеянная братьями, была, по сути, гражданской и шла под фла­гами верности Заветам и Закону.

Едва взойдя на престол, Александра назначила своего старшего сына Гиркана на должность первосвященника и вместе с ним признала все до­бав­ки к священному Писанию, которые принесли фарисеи, отменив, таким об­ра­зом, строгий запрет на них своего свекра.

Благодаря этому, фарисеи, став фактическими властителями страны, начали "тер­роризировать царицу", убеж­­дая ее перебить всех их противни­ков. "Затем, – сообщает Флавий, – они убили одного из таких людей, неко­его Диогена, а после него... еще нескольких человек". Среди возмущенных этими акциями был и млад­ший сын царицы Аристобул, решивший воспро­тивиться позиции матери и бра­та. Мало помалу страсти разгорались, Арис­тобул пошел на них войной, "менее, чем за пятнадцать дней овладел двад­цатью двумя городами" и среди приверженцев "стал походить на нас­тоящего царя". В отместку за это "было решено заключить жену и семью Аристобула в крепость около святилища" ("ИД", кн. 13, гл. 16).

После смерти царицы война между братьями превратилась в затяжное непримиримое побоище. Каждый из них, не моргнув глазом, добивался под­держки при дво­рах вражеских стран, но, прежде всего, у восхо­дя­щей звезды рим­с­ко­го могущества – полководца Гнея Помпея.

Разумеется, я не думаю, что без предательских ходов Гиркана и Арис­то­­була, кровных наслед­ников бесстрашных Маккавеев, Рим оставил бы Иу­­дею в покое. Однако не зловещ ли хотя бы символи­ческий ас­пект этих ак­ций: мы сами пригласили своих поработителей?!

Как бы там ни было, в результате первой неотложной римской "помо­щи" единая монархическая Иудея была раздроблена на пять округов с пя­тью синедрионами: Иерусалим, Гадар, Амафунт, Иерихон и Сепфорис (Там же, кн. 14, гл. 5).

Начало конца

Подобно греко-македонским завоевателям, римские императоры отно­си­лись к иудеям не лучше и не хуже, чем к другим порабощенным наро­дам. Од­­нако, как и прежде, непреодолимые различия между религиями и, в осо­бенности, между уровнями преданности догматам веры в сознании порабо­ти­телей и порабощенных, наполняли эти отношения крайней жесто­ко­стью с одной стороны, и крайней непримиримостью – с другой.

Макс Даймонт, вслед за крупнейшим английским историком Рима Э. Гиббо­ном, подчеркивает: "Римляне считали все религии одинаково пра­виль­ными, одинаково полезными и одинаково ложными... Репрессии, ко­торым они под­вергали евреев, всегда были расплатой за сопротивление евреев рим­ско­му игу".

В этом же ключе высказывается и русский переводчик Флавия, вид­ный историк Я. Л. Черток, говоря о различном отношении евреев и других народов к самодурству отдельных императоров, всюду насаждавших свои изображения. "Языческие народы, – пишет он, – привыкли воздавать божес­твенные по­че­сти своим властелинам и поклоняться им... в языческом быту одним бо­гом больше или меньше не могло иметь особенного значения. Для иудейства же вопрос о признании императорского культа был вопросом все­го его бытия – тут невозможны были никакие компромиссы и уступки".

Как видим, речь снова и снова идет о невозможности не столько фи­зи­ческого компромисса с иноземным игом, сколько идейно-религиозного.

Идейного, прежде всего!

Мы все время сталкиваемся с той же бескомпромиссной, с той же не­пре­ступной, с той же единственно правильной идеоло­гической силой, кото­рая на протяжении всего предыдущего тысячелетия терзала и разъеда­ла нас изнутри, несмотря на то, что была предназначена, казалось, не для по­ра­же­ний, размежеваний и гибели, а для побед и проц­ветания.

Я уже приводил примеры нашей реакции на идеологические издева­те­ль­ства царя Антиоха Эпифана и, в начале очерка, – прокуратора Понтия Пилата. Нечто аналогичное произошло и в годы правления императора Гая (Калигулы), самодурство и жестокость которого не знали ничего равного даже по отношению к самим римлянам. Числя себя выше всех Богов и тре­буя от всех народов империи выставлять изображения себя в бронзе и мра­море, он отправил в Иудею полководца Петрония с целью установления сво­их статуй и там. Причем, зная об особой чувствитель­ности евреев к это­му, он приказал Петронию, в случае сопротивления, "про­тивоборцев убить, а весь остальной народ продать в рабство".