Fourth Screem

Петрония встретили тысячи возмущен­ных евреев с заявлением, что они гото­вы уме­реть за закон и предания от­цов, "которые запрещают ставить не только человеческое изображение, но даже и божественную статую и не толь­ко в храме, но и вообще в каком бы то ни было месте страны". И как Петроний ни уговаривал, ссылаясь на то, что он тоже вы­полняет закон им­ператора, согласно которому все народы должны иметь его статуи, как ни угрожал, – в ответ он слышал только одно: ес­ли Гай хочет поставить свои статуи, то он "должен прежде принесть в жертву весь иудейский народ. Они с их детьми и женами готовы предать себя закла­нию" ("ИВ", кн. 2, гл. 10).

Ну что, господа, был ли в мире еще один хотя бы народ, который во имя ритуала веры проявлял бы столько героической готовности к закла­нию?!

При этом, опять же, речь шла не об отказе молиться во славу им­пера­тора-подонка. За него они молились и два­жды в день в его здравие прино­си­ли жертвы в храме. Речь шла о формальности, о статуе, о внешнем сим­воле! Ведь на фоне реального угнетения, издевате­льств и непо­­сильных на­логов; на фоне собственных коррупцированных правите­лей, движимых шку­рным тщес­лавием и власто­любием; на фоне пол­нейшего разлада в бы­ту, неудержимого роста преступно­сти и возникно­вения различ­ных граби­тель­ских банд – на фоне всей этой чудовищ­ной ре­альности, что такое ста­туя?

Пустяк. Комариный укус.

Для любой другой нации – да, но не для нас. Мы готовы были за этот пус­тяк – на заклание.

Не думаю, однако, что здесь, как и во всех предшествующих случаях, можно говорить обо всем народе. На под­виг самоубийства шла лишь особо настроенная часть народа, прикрывавшаяся его именем для большей храб­рос­ти и самооправдания. Эти мятежно-патриотические силы страны дейст­во­­вали в едином настрое с силами уголовно-преступными. Перемежаясь и поддержи­вая друг друга, они создавали в стране атмосферу па­ни­ки, исте­рии и разброда.

Приведу один пример. Не­по­­далеку от Иерусалима разбойники напали на багаж императорского слуги Стефана и разграбили его. В отместку на­мест­ник Кесареи Куман приказал сделать набег на близлежащие деревни и забрать жителей в плен за то, что они не задержали разбойников. Во время набега один солдат разорвал Священное писание и сжег его. "Иудеи были этим так потрясены, точно вся их страна стояла в пламени". Они по­требова­ли от Кумана наказать солдата, что тот и сделал, приказав "вести его к каз­ни через ряды его обвинителей".

После этого самаряне убили еврейского пилигрима, шедшего во вре­мя праздника из Галилеи в Иерусалим. Это привело в большое волнение и га­ли­­лейских евреев, и иерусалимских. Они побросали праздничные тор­же­ства и устремились в Самарию. Их атаковал Куман с войском и многих перебил, захватив главарей в плен. Вспышку уда­­лось погасить лишь после вмеша­тель­ства знатных иудеев, которые про­сили мсти­телей сжалиться "над своим отечеством, над храмом, над своими женами и детьми и не рисковать всем из-за мести за одного галилеянина".

"Грабежи и мятежные попытки со стороны более отважных бойцов, – пишет Флавий, подчеркивая не­раздельность двух сторон экстремизма, – распространялись по всей стране" (Там же, гл. 12).

В числе разбойников Флавий называет атамана Элеазара, разорявше­го страну в течение двадцати лет, и партию сикариев, названных так по имени маленьких, изогнутых острием внутрь кинжалов, которые они дер­жали под платьем. Смешиваясь с толпой, сикарии закалывали своих поли­тических­ вра­­­­­гов сре­ди бела дня, и как только жертвы падали, они начина­ли тут же, вместе со все­ми, возмущаться убийцами. Среди их жертв был даже первос­вя­щенник Ио­на­фан. "Паника, воцарившаяся в городе, – пишет Флавий, – была еще ужаснее, чем в самые несчастные случаи, ибо всякий, как в сра­жении, ожи­дал своей смерти с каждой минутой. Уже издали остерегались врага, не ве­рили даже и друзьям, когда те приближались".

В числе мятежников-патриотов он называет злодеев, "которые, будучи чище на руки, отличались зато более гнусными замыслами, чем сикарии". "Это были обманщики и прельстители, которые под видом божественного вдохновения стремились к перевороту и мятежам, туманили народ безум­ны­­ми представлениями, манили его за собою в пустыни, чтобы там пока­зать ему чудесные знамения его освобождения". Среди них то и дело воз­ни­кали лжепророки. Один из них, прибывший из Египта, собрал вокруг себя 30 тысяч "заблужденных, выступил с ними из пустыни на... Маслич­ную гору, откуда он намеревался насильно вторгнуться в Иерусалим, ов­ладеть римс­ким гарнизоном и властвовать над народом с помощью драбан­тов".

Зная, что многие наши евреи, не прочитав ни одной страницы Иосифа Флавия, не признают его свидетельств, в связи с его успехами среди рим­лян, приведу суммар­ную характеристику описанной выше обстановки, сде­ланную историком Я. Л. Чертком, который постоянно выверял свидетель­ства своего древнего коллеги по другим источникам.