Приключения Ренье мы в свое время рассмотрим. Фавр получил доступ к канцлеру благодаря связям в британском посольстве 18 сентября, когда главная ставка короля обосновалась в огромном дворце Ротшильдов (Шато-де-Ферьер) в Ферьере, он отправился туда из Парижа без ведома своих коллег, которые были менее, чем он, склонны считать, что, поскольку война вспыхнула исключительно из-за амбиций свергнутого режима, пруссаков могли бы убедить подлинные представители французского народа, обратившиеся к ним с просьбой о заключении справедливого и прочного мира без аннексий. Фавр надеялся по крайней мере обеспечить перемирие, чтобы, собрав на заседание Национальное собрание, можно было бы избрать законное и располагающее всеми необходимыми полномочиями правительство, но даже этой его скромной надежде не суждено было сбыться. К своему огорчению и удивлению, Фавр убедился, что Бисмарк расценивает его не как представителя временно пребывавшего в безвластии государства, а как представителя страны, неоднократно выступавшей в роли агрессора, которой поэтому никак нельзя было доверять. Бисмарк был вполне готов признать миролюбивые заявления Фавра подлинными, но он не считал их волеизъявлением всех французов. Поэтому Пруссия, объявил он, не примет мира, который не будет гарантировать неприкосновенность ее границ и отказ от очередной агрессии, продиктованной чувством мести, планы которой будут вынашивать французы. И Германии должен принадлежать Страсбург – «ключ к нашему дому», – провинция Эльзас и часть провинции Лотарингия, включая Мец и Шато-Сален.
Более опытный дипломат, возможно, расценил бы это как завышенное требование, выдвинутое чтобы выторговать как можно больше, и стал бы торговаться, но Фавр лишь разрыдался, сопровождая плач выкриками: «Вы хотите уничтожить Францию!» Что же касается перемирия для обеспечения возможности выбора Национального собрания, тут Бисмарк настаивал на том, чтобы упомянутое перемирие Франция ни в коем случае не обратила бы в способ добиться военного превосходства для себя. Туль и Страсбург должны быть сданы, а в обмен на возможность обеспечения снабжения Парижа всем необходимым немцам должен быть передан и один из его защитных фортов. Выслушав эти условия, Фавр совсем пал духом. «Я зря сюда пришел, – признался он, – это будет бесконечная борьба двух народов, которым следовало бы протянуть друг другу руки. Я надеялся на иное решение». И в полном отчаянии возвратился в Париж.
Фавр на самом деле совершил ошибку, отправившись в Ферьер и показав себя никудышным переговорщиком, – этого делать не следовало. Тем более что он все же имел на руках карты, позволявшие ему поторговаться с Бисмарком. Только Фавр этого не понимал. Целью Бисмарка было установление мира, который гарантировал бы Германии впредь отсутствие проблем на ее западных границах, и такой мир лучше всего было бы оформить заключением соглашения с надежным и настроенным на добрососедские отношения правительством на условиях, действительно приемлемых для страны. И то, что Бисмарк, сознательно отказавшись от подобного варианта, избрал другой, менее разумный вариант – возвести достаточно мощный военный барьер, который при всех порождаемых им тенденциях к ирредентизму успешно бы им противостоял. Но где отыскать надежное и настроенное на добрососедские отношения правительство? Сумеет ли император добиться реставрации и подтвердить свою власть во Франции? Можно ли довериться режиму, по сути подброшенному охлократией? Сможет ли Национальное собрание учредить министерство, готовое к проведению переговоров и соблюдению заключенного в их итоге соглашения? И до тех пор, пока перечисленные проблемы вызывали у Бисмарка сомнения, он не мог противопоставить националистам аргументы, которые те безоговорочно приняли бы. А националисты требовали Эльзас, военные специалисты, в свою очередь, настаивали на передаче Пруссии крепостей Бельфор и Мец. Талейран, будь он сейчас министром иностранных дел, возможно, и усмотрел бы в позиции Бисмарка слабые места. Возможно, он даже принял бы ненадолго и неизбежное для поверженного противника унижение во имя укрепления роли выборов в Национальное собрание и не покладая рук работал бы над тем, чтобы склонить подобную ассамблею к умеренности, в то время как Бисмарку приходилось сражаться со своими собственными шовинистами, как это уже было после сражения при Садове.