Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871

Новые префекты, многие из них люди с небольшим политическим опытом, были слегка шокированы факельными шествиями, депутациями и заполнявшими улицы демонстрациями. Когда первая горячка пошла на убыль, стало ясно, что энтузиазм по поводу войны и поддержка нового правительства были куда слабее, чем предполагалось вначале. Префекты в Бургундии, Севеннах, Пиренеях и в других местах вынуждены были признать, что крестьяне в сельской местности были настроены куда равнодушнее относительно участия во всенародной борьбе. Префект Нанта 22 сентября жаловался, что, дескать, крестьяне скорее будут за пруссаков, чем за французских солдат, и убеждал правительство: «Заключите мир, если сможете, – плебисцит поддержит мир». Другой префект сетовал: «Дремучую местность ничем не пробудить», крестьяне, мол, «взбешены произволом всесильного местного духовенства». Подобные сообщения пришли и из департамента Сарта. Марк Дюфрес отметил, проехав от Швейцарии до Парижа в начале сентября, «унылость населения, его апатию, своего рода тоскливый и безумный протест». Сам Гамбетта, прибыв в Тур, сообщал в Париж, что «провинции страны инертны, буржуазия в малых городах труслива, а военное командование либо безразлично, либо безнадежно медлительно». Ведь для многих республиканских чиновников, адвокатов или профессиональных журналистов это был первый контакт с тем всепоглощающим безразличием крестьянства, на которое опирались обе наполеоновские диктатуры и которое столь разительно отличалось от их идеализированной концепции французов. Осознав, что все их прежние оценки и подходы вдребезги разбиваются о повсеместную нерешительность, юридические ограничения и апатию общества, они стали требовать более широкие полномочия для закрытия критически настроенных газет или замены чиновников старого режима, последовательная и проистекавшая из политических убеждений оппозиционность которых, как им представлялось, и объясняла все административные препоны. То есть столичное правительство подвергалось растущему давлению со стороны своих же представителей, осуждавших политическое перемирие, на которое и опиралась его власть. Представлялась неприемлемой, например, возможность сотрудничества с имперскими судьями, по милости которых республиканцы попадали за решетку или оказывались в изгнании, или с муниципальными советами, почти целиком состоявшими из ставленников империи. «Сохраняя на своих постах имперских чиновников, – сетовал один чиновник, – мы теряем Францию… Францию спасет республика, ведомая исключительно республиканцами. Если вы этого не учтете, республиканцы поднимутся и мы получим гражданскую войну».

Правительство на самом деле страдало в равной мере и от энтузиазма своих сторонников, и от безразличия масс. В Ницце, Марселе и Лионе ему пришлось столкнуться с беспорядками, поскольку заговорщики анархистского толка вроде Клюзере и Бакунина балансировали на грани революции, а повсюду во Франции энтузиасты требовали мер, порожденных скорее романтичными мифами 1792 года, нежели трезвым прогнозом того, что на самом деле осуществимо в 1870 году. Местные комитеты обороны, раздраженные бесконечным затягиванием решений центральным правительством, установили друг с другом связь и приступили к созданию региональных ассоциаций. Эти ассоциации – Ligue du Midi, Ligue du Sud-Ouest, Ligue de l’Ouest, Ligue du Plateau Central — были полны самых благих намерений, их члены считали возможным, что перечисленные регионы смогут стать неподконтрольными Парижу и в военном, и в политическом отношении. Повсеместно звучали требования оружия для вооружения населения в целях локальной самообороны, везде формировались подразделения добровольцев, рвавшиеся выступить против врага. «Население и комитет местной самообороны хотят оружия, и я должен его получить», – писал префект Бордо, а его коллега из Тарба объявил: «Мое положение сильно пошатнется, если я не сумею распределить как минимум 3000 винтовок, так долго обещаемых мне».