Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871

Теперь, именно теперь настала очередь правительства самоутвердиться. Бессилие радикально левых было очевидно, их предводители, как и солдаты национальной гвардии, в буквальном смысле отдали себя на суд военному трибуналу по обвинению в мятеже, и проведенный 3 ноября плебисцит показал, насколько мизерное число граждан поддержали левых – 557 976 голосов за правительство и всего 62 638 против. Результаты плебисцита – и результаты вскоре последовавших муниципальных выборов – послужили демонстративным приглашением министрам к подавлению бунта. При поддержке подавляющего большинства населения правительство брало на себя диктаторские полномочия, те самые, которые Гамбетта без колебаний принял на себя в Туре. Но подобное приглашение менее всего были склонны принять те, из кого состояло правительство национальной обороны Франции. Министрам потребовалось два дня на решение вопроса об аресте предводителей восставших 31 октября, и, когда те были арестованы, Анри Рошфор и префект полиции Эдмон Адам оба подали в отставку. События 31 октября ничего не решили. Политические клубы и пресса по-прежнему агитировали, политические разногласия по-прежнему искажали верную оценку роли национальной гвардии, и под давлением невзгод градус страха и ненависти в расколотом ими обществе, на какое-то время застывший в неподвижности перед лицом общего врага, с каждым днем поднимался.

События 31 октября подтвердили худшие опасения Адольфа Тьера. Он уехал из Парижа в состоянии сильного волнения и не пытался это волнение скрыть от Бисмарка, и тот, естественно, в полной мере воспользовался ситуацией, сулившей ему явную выгоду. Трудно предположить, что Тьера всерьез обеспокоил хаос в столице, подобного развития событий он как раз не исключал, зато они служили весьма благовидным предлогом для отказа от примиренческого отношения, которое он с великим трудом разыгрывал в ответ на нескрываемую враждебность Мольтке и прусского Генерального штаба.

5 ноября Тьер возвратился в Париж с прусскими условиями – перемирие, достаточное для созыва Национального собрания, но без возможности пополнения городом припасов до тех пор, пока в качестве компенсации за причиненный Пруссии вследствие войны урон не будут сданы форты. Трошю, понимая, что ситуация в городе еще недостаточно стабильна и для прибытия Тьера в Париж, и для отъезда его самого из Парижа, послал от своего имени Дюкро, и оба встретились с Фавром в нейтральной зоне, в опустевшем и полуразрушенном доме в Севре. Тьер снова призвал к принятию условий немцев: на провинции рассчитывать нечего, и дальнейшее упорствование приведет лишь к еще более жестким условиям мира. Фавр, в ушах которого не утихли призывы восставших, заявил, что Париж ни за что не примет подобных условий, а Дюкро добавил, что и не надо. Они обязаны, сказал он, продолжать борьбу, смыть позорное пятно Седана и Меца. Тьер вздохнул. «Генерал, – сказал он, – вы говорите как солдат. Это очень хорошо, но вы оперируете не политическими категориями». Но Дюкро продолжал утверждать, что сопротивление послужит и политическим целям – что пруссаки в конце концов тоже устанут и выдвинут более приемлемые условия. В общем, у Тьера на самом деле возникли те же проблемы с Дюкро, что и у Бисмарка с Мольтке. Оба солдата изъяснялись категориями воинской чести, настаивая на победе путем изнурения врага. Первая точка зрения противоречила понятию прочного мира, вторая возымела бы катастрофические последствия для него. Но фронтовики зачастую куда точнее политиков выражают господствующие в стране настроения, и в Париже в тот вечер министры единодушно одобрили мнение Дюкро. Трошю заявил, что их долг перед страной «если не обеспечить победу, то, по крайней мере отважно сражаясь и таким образом сохранив лицо, уступить», и правительство согласилось с этим болезненно «рыцарственным» заявлением. К этому ни Тьеру, ни Бисмарку нечего было добавить, и ситуацию вновь вернули к рассмотрению в чисто военном аспекте.