Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

И вот между Мецем и Блуа, где под «охраной» двух кавалерийских отрядов находилась в замке Мария Медичи, в течение всего 1618 г. шныряли тайные агенты, связавшие, наконец, в один клубок интересы жаждавшего власти д'Эпернона с интересами оскорбленной старой королевы.[1106] В конце января 1619 г. д'Эпернон тайком уехал из Меца и с небольшим отрядом пробрался кружным путем через Бургундию, Овернь и Лимузен в свое другое губернаторство, Ангумуа, поставив короля перед совершившимся фактом. Через несколько дней после его прибытия, ночью 22 февраля Мария Медичи бежала из Блуа и присоединилась к д'Эпернону. На следующий же день было опубликовано ее письмо к королю, в котором она обвиняла Люина в плохом ведении государственных дел.

Люин срочно вызвал из Авиньона Ришелье. Во время пребывания епископа в ссылке за ним, его братом и зятем был установлен тщательный тайный надзор. Из шпионских донесений явствует, что у Ришелье были налажены законспирированные связи с оставшимися во Франции друзьями, и он имел быструю и точную информацию обо всех делах.[1107] В свете этих данных представляется вероятным, что его действия в середине февраля — составление завещания[1108] и расторжение договора на наем дома в Авиньоне, — которые Аното истолковал как акты трагического отчаяния и подготовки к смерти,[1109] являются на деле или подготовкой к бегству в Ангумуа к д'Эпернону, или предвидением скорого вы: зова во Францию. Сам же Аното приводит сведения из враждебных Ришелье источников, которые свидетельствуют (с большой долей вероятности), что, узнав о бегстве Марии Медичи, Ришелье немедленно обратился к Люину с просьбой о возвращении во Францию и предложением своих услуг для примирения короля с матерью.[1110] Наиболее правдоподобная версия состоит в том, что Ришелье знал о заговоре, подготовился к бегству или отъезду и сам предложил себя в миротворцы. Люин же ответил согласием, потому что желал кончить дело именно миром, а не войной.

Каково было соотношение сил короля и принцев, во главе которых встали «обиженные и униженные» фаворитом мать короля и д'Эпернон?

Вожди рассчитывали на всеобщее недовольство грандов (из-за полного оттеснения их от власти) и родовитого дворянства, ущемленного в своих доходах от пенсий, офицерских жалований и т. д.[1111] В письме-манифесте Марии Медичи содержались те же, уже известные по предыдущим годам, требования улучшить управление страной при помощи приглашения в Совет соответствующих лиц.[1112] Появились памфлеты, ратовавшие одни за короля, другие — за грандов. Д'Эпернон и Мария Медичи набирали войска.[1113] К ним присоединились кардинал Гиз, Бульон и сын д'Эпернона, Лавалет, оставшийся в Меце. Эти гранды набирали войска в Шампани и были опасны тем, что занимали восточную границу: Но гугеноты медлили присоединиться к восставшим. Роган остался нейтральным, так как гугенотские города категорически высказались против смуты, а ему самому были обещаны королем «милости».[1114] Несомненно, что вся партия в делом боялась оказаться в таком же нелепом положении, как после убийства д'Анкра. К тому же гугеноты правильно оценили сравнительную слабость сил грандов.

Правительство решило набрать армию; наличие ее должно было помочь ему в заключении мира на более выгодных условиях. Король провел в парламенте два эдикта: о продаже королевских лесов и о так называемых поборах с малой печати (droits' des petits sceaux).[1115] Из всех финансовых мер это были самые осторожные и минимально обременявшие народ.[1116] Часть набранной армии должна была разместиться в Шампани, для прикрытия восточной границы; другая — следовать за королем на запад. Общую численность армии предполагалось довести до 30 тыс. человек. Срочность, с которой набиралась королевская армия, объясняется тем, что было необходимо перехватить большую часть недовольного дворянства и не дать ему завербоваться под знамена Марии Медичи и д'Эпернона.

Все города резко высказались против войны и за мир. Раздражение в Париже, вызванное подготовкой к войне и набором войск, было столь велико, что правительство сочло за лучшее выехать в начале апреля из столицы в Сен-Жермен. В тех городах, где гранды были всевластны (например, в Меце), началось обычное для междоусобицы самоуправство губернаторов и военщины.[1117]