Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Эта уступка окрылила Рогана. Завязав отношения с принцами крови[264] и используя недовольство гугенотов (королева отказалась принять жалобы провинций), Роган организовал созыв «окружного собрания» в Ларошели[265] и позаботился о создании в городе соответствующей обстановки. Ни на городской совет, ни на зажиточные слои горожан он опереться не мог. Их роялизм в ту пору был бесспорен. При помощи пасторов и своих агентов Роган постарался использовать закоренелую вражду городских низов против муниципалитета, выраженную в Ларошели чрезвычайно ярко. Встревоженное предыдущими событиями правительство предугадывало возможность народных волнений и заранее послало в Ларошель «интенданта юстиции» Дюкудре.[266] Именно он и сделался мишенью искусно разожженной народной ярости и вынужден был покинуть город, несмотря на заступничество мэра и городского совета.[267] От имени собрания Роган потребовал от королевы признания «окружных собраний» по политическим делам и главное, предоставления им права выдвигать королю своих кандидатов на должности губернаторов и капитанов гугенотских городов и крепостей, а также права распоряжения деньгами, отпускаемыми на содержание гарнизонов.[268] В свое время эти требования составляли программу-максимум гугенотской партии, от принятия которой отказался Генрих IV подготовляя Нантский эдикт. Их удовлетворение означало бы создание автономной и мощной организации под предводительством герцога.

Что могло предпринять правительство при создавшейся обстановке? Под ударом одновременно оказывались не только западные гугенотские провинции и Нормандия, но (через Кильбёф) и сама столица. При этих условиях уступка графу Суассону была необходима. Удовлетворив его, можно было хоть отчасти развязать себе руки для борьбы с Роганом.[269]

Неожиданная смерть графа Суассона (1 ноября 1612 г.) значительно смягчила остроту положения. Изменилась ситуация и в Ларошели. «Союз» Рогана с плебейством мог быть лишь весьма кратковременным. Как только интендант покинул город, народное волнение улеглось. Под сильным давлением городского магистрата партия мира взяла перевес и в окружном собрании. В начале января 1613 г. депутаты его вынуждены были разойтись и принять без дальнейших околичностей королевское прощение,[270] так как все население города совершенно недвусмысленно высказалось против них.[271] Явившемуся в Ларошель с целым отрядом Рогану пришлось отступить перед твердостью, которую выказал городской совет, и перед равнодушием к нему народа. Поэтому он не мог настаивать на своих требованиях и должен был распустить окружное собрание.[272] Ему удалось выторговать лишь удовлетворение некоторых личных требований (главным образом пенсий) и добиться признания королевой окружных собраний.[273]

Следовательно, и этот этап борьбы — уже на более широкой арене по сравнению с 1611 г. — кончился для правительства сравнительно благополучно. Важную роль в данном случае сыграла лояльность Ларошели — этого очага оппозиции и в прошлом и в недалеком будущем. В чисто религиозных вопросах правительство твердо следовало осторожной политике Генриха IV,[274] и в силу этого гугенотские гранды не имели возможности завуалировать свои интересы «религиозным предлогом», а следовательно, найти себе опору в широких массах протестантов, которые хотели внутреннего мира. Тем не менее события 1612 г. обнаружили и слабые места правительства. Одновременная атака с двух сторон причинила ему немало затруднений и вынудила к некоторым уступкам. Такой наглядный урок должен был бы заставить грандов и впредь стремиться к повторению столь выгодной для них ситуации. Но они не были вольны создать такую обстановку. Отсутствие у Рогана прочной почвы под ногами, т. е. выявившийся в 1612 г. роялизм гугенотских городов, обезопасил на некоторое время королевскую власть от гугенотской знати. Принцам приходилось рассчитывать главным образом на самих себя.

* * *

Вскоре после смерти графа Суассона обнаружилось, что эта столь удачная для правительства развязка имела и свою обратную сторону: усиление влияния принца Конде. Оба принца крови с конца 1610 г. условились действовать единодушно, однако соперничество между ними не было изжито, и если оно (несмотря на все старания королевы и министров разжечь это соперничество[275]) и не приводило к открытым столкновениям, все же каждый из них взирал не без зависти на успехи или замыслы другого и подчас отстранялся от непосредственной поддержки своего родича.[276] Такое положение вещей было выгодно для правительства еще и потому, что оно мешало остальным грандам и тяготевшему к ним родовитому дворянству прочно сконцентрироваться вокруг обоих вождей и образовать более или менее монолитную партию. При тех отношениях личной зависимости, которые привязывали дворянина к покровителю-аристократу, всякие разногласия между грандами приводили к колебаниям и среди их клиентелы, разбивая ее на отдельные группы.