Несмотря на свое формальное преимущество первого принца крови, реальных сил у Конде было меньше, чем у графа Суассона. Губернаторство в Нормандии давало Суассону весьма ощутимый перевес над племянником, которого по большей части вовсе не пускали в его провинцию (Гиень), а если уж и пускали, то посылали кого-нибудь для слежки за ним и противодействия его планам. Поэтому Конде пришлось остановить свой выбор на провинции, более близкой к центру, и действовать иным путем. Он стал скупать земли в Берри, тратя на эти покупки большие суммы.[277]
Накопленные за предыдущие годы деньги дали ему возможность укрепиться в среде провинциального дворянства.Прилив к Конде клиентелы Суассона сделал принца единственным и общепризнанным вождем всей оппозиции. К ней примыкали такие крупные персоны, как герцог Невер, губернатор Шампани и начальник всей кавалерии (
Самая возможность такой ситуации, пусть даже мимолетной, но о которой не могло быть и речи за два года до этого, достаточно наглядно характеризует возросший за этот срок удельный вес партии Конде. Но принц настолько боялся упустить этот благоприятный случай, что не замедлил снова потребовать себе губернаторство в Бордо и крепость Шато-Тромпет.[279]
Вероятно, он рассчитывал вырвать этот лакомый кусок, наподобие того как графу Суассону удалось накануне смерти получить Кильбёф. Но разница заключалась в том, что в начале 1613 г. «гугенотская опасность» была в значительной степени устранена и, следовательно, Конде не представлял серьезной угрозы для правительства. Поэтому Сюллери не был отставлен, а Конде получил в своих притязаниях полный отказ. Все усилия д'Анкра ничем не могли помочь принцу. Безуспешность этих попыток лишь дискредитировала его в глазах грандов. Их охлаждение к д'Анкру имело следствием сближение его с министрами.[280] Последние стремились союзом с фаворитом парализовать на будущее время его интриги против них. Для д'Анкра же это было выходом из затруднительного одиночества.Конде и его друзьям, к которым присоединился и губернатор Бретани герцог Вандом, не оставалось ничего другого, как разъехаться по своим губернаторствам и замкам. Провал их попытки показал им всю шаткость надежд на обнаружившуюся в конце 1612 г. слабость правительства. Они не учли того, что уступки правительства были вызваны только особым стечением обстоятельств, и потому снова оказались обманутыми тактикой министров.
В 1613 г. принцы не рассчитывали на придворные интриги. Сторонники Конде распустили слух, что принц решил требовать созыва Генеральных штатов, которые одни имеют право назначать регентов во время малолетства королей.[281]
Но нападение Савойи на Мантую отвлекло на время Конде от намеченных планов. Перед грандами открылись заманчивые перспективы. Один из них, герцог Невер, был непосредственно заинтересован в мантуанском наследстве.[282] Для всех остальных война, да еще в Италии, сулила богатую добычу. Но прежде всего она открывала возможность поссорить правительство с Испанией, ибо за местным конфликтом двух итальянских герцогов обрисовывались фигуры настоящих противников — Франции и Испании; обе стороны крайне настороженно следили за итальянскими событиями.Герцог Невер ввязался в войну совершенно самостоятельно, и французское правительство вынуждено было смотреть, как вопреки его намерениям отпор савойской агрессии осуществлялся по инициативе французов и силами французов. Дворяне толпами повалили к итальянской границе. «Правительство находилось в таком затруднении, что принуждено было изыскивать всевозможные предлоги, чтобы удержать большое количество зависящих от герцога Невера дворян, просивших разрешения отправиться к нему за свой счет… Нужно учесть, что помимо общей наклонности французов к ведению войны в Италии партия Невера была очень многочисленна, и племянник его герцог Лонгвиль тоже объявил о своем намерении отправиться к нему на помощь».[283]