Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.)

Требование Конде созвать Генеральные штаты Вильруа обезвредил выражением радости по поводу «одобрения» принцем проекта королевы, объявленного еще 13 февраля. Упрек относительно испанских браков был отведен указанием на то, что принцы крови сами их одобрили, дав свои подписи на контрактах. Обвинения против министров королева принимала на себя, превращая полновластных и самостоятельных правителей в своих покорных слуг. Дальше королева заявляла, что ее постоянным желанием было составить Совет именно только из принцев, пэров и коронных чинов. Но в своих попытках в этом направлении она ни от кого не встречала помощи.

Прочтя все эти объяснения (а также и другие, по более частным вопросам), всякий должен был согласиться с выводом королевы, что целью грандов было «просто дурно истолковать все, что было сделано после смерти короля и что, тем не менее, счастливо привело к благу и удаче всех дел и внутри королевства и вне его».[336] Такое заключение казалось тем более обоснованным, что перед тем королева, подобно Конде, перебрала все сословия и каждому указала на опасности гражданской войны и ущерб, который последняя нанесла бы им. Духовенству она посулила в случае успеха гугенотов «гибель и разорение». «Память о нищете и ужасах гражданских войн еще настолько жива», что все, кто пошел бы на удочку «облегчения народа» от налогового бремени, скоро раскаялся бы.[337] О городах королева говорит уверенно; она знает «что они не последуют за виновниками смуты». Но и по отношению к городам у правительства был слабый пункт: оно не имело возможности снабдить их достаточными гарнизонами. Поэтому оно перелагало защиту их от посягательств грандов на самих же горожан. Самое трудное дело для королевы — усовещевание родовитого дворянства — удалось ей несравненно хуже. Королева могла лишь пообещать, что о продажности должностей рассудят Генеральные штаты, а также указать, что именно провинциальному дворянству она раздала гораздо больше денег и должностей, чем Генрих IV. В остальном, она в красивых словах понадеялась на соблюдение «благородным дворянством» своего долга по отношению к королю, несмотря ни на какие соблазны. Если учесть, что в эти самые дни публично ставился и дебатировался вопрос о том, на чью сторону должен перейти дворянин, земля которого зависит от кого-либо из мятежных принцев: на сторону сеньера или короля,[338] слабость позиции правительства в одном из решающих пунктов сказывается особенно ярко.

Неуверенность регентши в основной военной силе государства — дворянстве — диктовала тон и содержание письма. Пресечь смуту мирным путем, добиться возвращения принцев ко двору, чтобы «прекратить все беспорядки и волнения, которые происходят в провинциях королевства»,[339] являлось его основной-целью. Но этому возвращению правительство еще считало возможным ставить некоторые условия: принцы должны отказаться от требований отсрочки испанских браков, а также «свободных и обеспеченных» Генеральных штатов,[340] не говоря уже о том, что публичное порицание политики регентши и образование всевозможных партий никак не могут быть терпимы.

Итак, королева звала назад своего племянника, которого она стремилась изобразить не слишком виновным.[341] В случае если бы этот маневр удался, можно было бы прийти к какому-нибудь с ним соглашению без лишнего шума и затем осуществлять план действий, начертанный Вильруа в докладной записке.

Весь март ушел на рассылку письма королевы по провинциям,[342] а также на сношения с принцами, находившимися в Мезьере. С письмом королевы к ним был послан близкий принцу человек, президент де Ту. Он должен был предложить грандам вступить в переговоры и, вероятно, прощупать их действительные планы и возможности.