Француз

При иных обстоятельствах, быть может, Алек — сандр бы возмутился столь дерзким выпадом, да еще и до скуки наивным, однако в этот момент слова простого русского дворянина звучали как откровение. Вспоминая донесения о подвигах русских, сложивших головы за Русь под Смоленском, под Москвой, а еще ранее при Аустерлице, под Прейсиш-Эйлау, под Фридляндом, и в нетерпении ожидая позорного бегства Наполеона, царь не мог ответить на вопрос: ради чего? А может, прав был батюшка его император Павел Первый, предлагавший сюзеренам воюющих держав сразиться на дуэли, не подставляя под пули, штыки и ядра своих подданных? Павел окончательно закрепил за собой репутацию шута за столь экстравагантную инициативу, но ведь по сути он был прав. Вот даже этот ротмистр сумел и во время войны сохранить дружбу с французом. Таким образом выходило, что верховная власть скорее мешает людям жить, чем помогает.

— Я могу объяснить тебе, ротмистр, — отозвался царь, — только причину участия России в европейской политике. Без России в мире наступят мрачные времена. Ибо некому будет обуздать безумство темных сил, что мутят разум европейских правителей и рождают в их головах безумные устремления к мировому господству. Так было и так будет всегда.

Ушаков задумался, не совсем понимая и не полностью веря тому, что сказал царь. Но из вежливости закивал.

— Ну ладно, голубчик, — вздохнул Александр. — Не поговорить ли нам на другие, более милые слуху и сердцу темы?

Ушаков вопросительно взглянул на Александра.

— О чем судачат офицеры в твоем полку после изрядного количества вина? Ну, не диспозицию же вы обсуждаете. Хотя, кто вас знает…

— Вы про мадамок, Ваше Величество? — спросил Ушаков, почтительно наполняя царскую рюмку.

Александр засмеялся.

— Ротмистр, эх, ротмистр, вы же русский офицер! Как можно столь уничижительно величать венец творения — женщин? «Мадамки», — передразнил царь Ушакова. — О музах поговорим, о нимфах, о властительницах сердец наших, о дочерях Евы-прародительницы. Да что с вами, ротмистр, у вас такое лицо, будто вы проглотили фунт сахара! Одной ногой в могиле за предательство родины, а улыбка у вас шириной с Азовское море… Признавайтесь, я затронул вашу любимую тему?

— Я просто восхищен вашим умением так замечательно и сладко излагать, Ваше Императорское Величество, — признался Ушаков. — Уверен, что ни одна дама, удостоенная вашего взгляда и коей посчастливится такие речи услышать, не устоит. Падет к ногам и погибнет от любви.

— Без сомнения падет! Как Берлин и Париж падут к ногам русской армии! Давайте, ротмистр, наливайте, выпьем за победу!

— За нашу победу, Ваше Величество!

Они выпили. Ротмистр молчал, потому что снова не мог взять в толк, как правильно вести себя в такой компании, когда речь зашла о столь интимной теме. Но, видя, что царь ждет от него откровенности, решился.

— А я вот, Ваше Величество, похоже, очень сильно полюбил одну девушку. Но вряд ли мы когда-нибудь с ней свидимся. Да и для нее любовь — это не совсем то, о чем мы, дворяне, читали в романах. Она, может, и не поймет даже меня, коли пожелаю с ней на амурные темы говорить. Встретил я ее… как раз в тот роковой день перед боем, после которого меня арестовали. В общем, наваждение это, колдовские чары, не иначе.

— Так это всегда колдовские чары, — император улыбнулся. — Помните, мой друг, женщина создана таким образом, чтобы пленить нас всецело, ум наш и сердце подчинять своей воле. А сколько в истории мира было случаев, когда именно эта безумная страсть брала города, губила целые народы, меняла ход истории. Самое удивительное, ротмистр, что мужчина в этой коварной игре всегда в проигрыше. Даже если он и добивается объекта своего вожделения и, допустим, они идут под венец, с годами превращается или в пленника сварливой спутницы, или в узника собственных иллюзий и представлений о ней.

— Право, государь, — осмелился вступить в глубокую философскую беседу Ушаков, — если думать в момент первого свидания про то, что Вы сейчас сказали…

— То ничего не получится, вы имеете в виду?

— Так точно, Ваше Величество!

Царь громко рассмеялся. Нет, определенно, перед ротмистром сейчас сидел не самодержец Всероссийский и вершитель судеб Европы, а старший офицер. Конечно, рассуждения царя были более логичны, да и слог его отличался изяществом и невиданной точностью определений. Но вольность, с какой он позволял Ушакову говорить с ним, поражала.

— Итак, ротмистр, не отвлекайся. Всех нас подстерегает Амур, и никогда не знаешь, откуда прилетит его стрела. Между нами, докладывают мне, что даже наш почтенный фельдмаршал от скуки балует.

— Да что вы?!

— Думаю, так и есть. Он ведь не монашеского сана, да и не мне судить старика. Так что там с твоей зазнобой? Где ты ее откопал?

— Так я ж говорю, в деревне, — Ушаков опустил голову.

Ротмистр представил себе Аленкины глаза, большие, глубокие, чуть влажные от слез, ее волосы, обрамляющие ангельский лик, стройную фигуру, угадывавшуюся под простым крестьянским платьем, а также решимость и характер, которые сразу его подкупили.