Французская демократическая миссия в Европе и ее конец

Этим контрреволюционным эмигрантам, однако, явно недоставало компетентности. Они занимали привилегированное положение, когда требовалось разъяснить хозяевам, какое значение имеют лозунги свободы и равенства, на которые до сих пор опирался политический порядок, и которые имеют значение для широких масс горожан и крестьянства с социальной точки зрения. Однако общая социальная и политическая реорганизация, происходившая на почве революции, прямо указывала на ущербность позиции эмигрантов. Как они были бы способны нарисовать своим хозяевам объективную картину этой революции, которой они фактически содействовали в глубине души! Поэтому они высмеивали свободу как фантом и умалчивали о том, что при прежних отношениях свобода имела высший смысл в ее социальном воздействии на тот слой, который нес общий груз общественной системы прошлого. Ведь пришла свобода, которую крестьянин отождествлял с окончанием военной службы, с упразднением королевских налогов, десятины духовенству, 81% прямых налогов и прочих господских поборов. С проведением принципа свободы исчезли его мучители – лесные сторожа и дорого обходящиеся надзиратели за солью, накладывавшие арест на имущество солдаты. Исчез произвол сборщиков налогов и чиновников администрации /см., в частности, сочинение закоренелого противника французской революции И.Тэн, «Возникновение современной Франции», третье издание, с.154 и след./. Одинаковое значение имело это и для находившихся в лучшем положении крестьян, но несших до этого времени бремя барщины и ленной службы.

Однако эмигранты, несмотря ни на что, вдохновлялись единственным желанием возможно быстрее захватить свои прежние позиции, и принимающие их хозяева, с помощью которых они надеялись добиться своей цели, должны были указать им возможно более легкий путь к этому. Но должны ли были они сообщить эмигрантам, что в основе французской социальной революции лежала эмансипация буржуазии по отношению к дворянству и духовенству? Ведь составлявшую костяк революции буржуазию необходимо было, со ссылкой на угрожающую социальную реакцию, перетянуть на свою сторону, тогда как лозунги свободы и равенства в политическом отношении крайне скептически воспринимались контрреволюционными слоями. Эти эмигранты совершенно не осознавали положение своей нации, видели его сообразно своему желанию, а не тем, чем оно являлась в действительности, и добивались уничтожения этой действительности.

К тому же контрреволюционные эмигранты должны были оправдывать свою политическую неудачу, благодаря которой только и стало возможным совершение переворота и учреждение нового политического порядка. Здесь случилось обычное, когда старое состояние представлялось как идеал, а новый порядок, наоборот, характеризовался как преступление против конституционного строя народов. Впрочем, он считался выражением хаоса и, вследствие этого, – явлением временного порядка, который с самого начала был обречен на уничтожение. Тогда, устраняя хаос и восстанавливая прежнее состояние, старый порядок выполнял свою миссию перед миром, а также в отношении французского народа, от которого новая революционная Франции будто бы единодушно отвернулась. Ликвидация этого нового, но уже обреченного на гибель порядка была определена самими союзниками перед французским народом как простейшее дело, а сама война описана как «военная прогулка». Пророчествовали, что после короткого сопротивления новым властителям произойдет изнутри экономическое и моральное крушение; при этом война фактически рассматривалась как уже решенное дело /см. Инструктивное сообщение издателя «Минервы», прусского капитана Архенхольца в «Минерве», 1792г., т. 4, «Замечания о войне против Франции», с.126/.