Французская демократия

Весь этотъ правительственный міръ, на зло нашей конституціонной метафизик, представляетъ на самомъ дл настоящій организмъ, одушевленный однимъ разумомъ и одною волею. Трудно, почти невозможно обнять взоромъ его огромное тло и слдить за всми его движеніями. Да, малйшее нападеніе на систему правительства, или на его представителей кажется государственнымъ преступленіемъ! Подумайте теперь сами, что можетъ значить для правительства сужденіе частнаго гражданина, который ршается судить о длахъ государства по своему здравому смыслу!… Всякая власть, будто отецъ посреди своего многочисленнаго семейства, не любитъ выслушивать никакихъ замчаній, даже благонамренныхъ; что же будетъ, если во всякомъ замчаніи она станетъ видть оскорбленіе? Что же будетъ, я повторяю, если власть заране убждена, что вс нападки на нее ведутъ къ тому, чтобы смнить ее? При одной этой мысли, власть уже трепещетъ и готова подняться во всеоружіи, чтобы предупредить всякую попытку нападенія: чмъ живе станутъ ее преслдовать противныя партіи, тмъ сильне и отчаянне будетъ защищаться армія правительства, чтобы удержать свое положеніе. И въ этой борьб, если только большинство, по крайней мер парламентское, приметъ сторону власти, то дло разршится, смотря по обстоятельствамъ, или изданіемъ Сентябрскихъ законовъ, или указомъ 17 февраля 1852 г. Начнется судебная расправа, и правительство избавится на время отъ своихъ непримиримыхъ враговъ осужденіемъ ихъ, заточеніемъ, ссылкою, штрафами и закрытіемъ типографій. Въ противномъ случа, если власть почувствуетъ, что общество готово отъ нея отложиться, то поневол умритъ свой деспотизмъ.

И такъ, правительство не можетъ выносить без страстно свободы сужденій. Мало того: явная вражда его съ печатью усиливается еще тмъ, что сама журналистика отличается безсмысліемъ, безнравственностью и безсовстностью; въ характер ея лежатъ шарлатанство, продажность и привычка клеветать.

Настоящая причина разврата печатнаго слова, разврата, который дошелъ въ послднее время до такой степени, что отъ него страдаетъ уже все общество, заключается въ анархическомъ состояніи книгопечатанія вообще. Законъ вздумалъ возложить отвтственность на типографщиковъ и сдлалъ ихъ чмъ-то въ род цензоровъ. Понятно, что они не могутъ заниматься разборомъ сочиненій, которыя отдаются имъ для набора, и потому все дло ихъ ограничивается тмъ, чтобы исполнять заказы. Типографщикъ не знаетъ содержанія рукописей, которыя у него печатаются; это совершенно въ порядк вещей и согласно съ истинными принципами общественной экономіи и права. Кром весьма рдкихъ случаевъ, когда типографщикъ видитъ, что у него хотятъ отпечатать возмутительную прокламацію, пасквиль или книгу неприличнаго содержанія, – на все остальное онъ машетъ рукой и предоставляетъ уже самимъ издателямъ отвчать за свои произведенія.

Находясь въ такомъ состояніи, печатное слово служитъ выраженіемъ вопіющихъ гадостей. Въ наше время научились извлекать изъ печати все, что угодно, и обратили ее въ помойную яму лжи, извратившей общественный разумъ. По всмъ вопросамъ, пресса оказалась развращенною и продажною. Она возвела въ ремесло свое и привычку страсть болтать обо всемъ и за, и противъ, защищать или преслдовать всякое мнніе, утверждать или отрицать всякое извстіе, восхвалять или опозоривать за деньги любую идею, любое открытіе или произведеніе, любой товаръ и любое предпріятіе. Биржа и банкъ, акціонерное общество и лавка, литература и промышленность, театръ и искусство, церковь и образованіе, политика и война, – короче, все стало для журналистики и прессы вообще предметомъ эксплоатаціи, средствомъ агитаціи, сплетень и интригъ. Ни судебная палата, ни парламентская трибуна не спаслись отъ ея лжи и навтовъ: то она оправдываетъ виновнаго, то осуждаетъ невиннаго. Важнйшіе вопросы политики стали въ рукахъ ея просто денежными спекуляціями: вопросъ Восточный запроданъ; вопросъ Италіянскій запроданъ; вопросъ Польскій запроданъ; вопросъ Сверо–Американскій запроданъ! Я не говорю, конечно, что въ журналистик никогда не блеснетъ лучъ свта; случается по временамъ, что она скажетъ правдивое слово или неумышленно, или съ разсчетомъ или, наконецъ, съ намреніемъ показать свое безпристрастіе, чтобы врне обмануть публику въ другое время, когда представится боле выгодный случай.

Какое правительство способно уважать подобную прессу? Благодаря ей, публика отравлена ложными идеями и коснетъ въ предразсудкахъ; благодаря ей, вс интересы страдаютъ, спокойствіе Европы поминутно возмущается, толпа людей находится въ постоянной тревог и правительство, наконецъ, унижается и позорится въ общественномъ мнніи даже въ тхъ случаяхъ, когда заслуживаетъ снисхожденіе. Власть обвиняется въ насиліи, въ жестокомъ обращеніи съ печатью! Но взгляните: что сталось съ печатнымъ словомъ, какъ оно опошлилось, развратилось, и вы тогда скажете, что власть обходится съ нимъ даже милостиво. Тысяча лтъ тюремнаго заключенія и сто милліоновъ штрафа не искупятъ всхъ преступленій печати только по 2–го декабря 1851 г.