Французская экспедиция в Египет 1798-1801 гг.: взаимное восприятие двух цивилизаций

Не все участники экспедиции, считавшие себя более цивилизованными и просвещенными по сравнению с дикими и невежественными египтянами, одобряли подобную политику командования армии. Так, Бернуае отмечает, что французский отряд очень жестоко действовал при сборе налогов с жителей деревни недалеко от Каира, подвергая должников наказанию палками. Это возмутило его и комиссара Дюваля, и они порицали Бонапарта за то, что он допускал подобные методы. Бернуае весьма эмоционально рассуждает о том, что республиканские законы должны «делать людей счастливыми и рассматривать их как братьев», а на деле получается, что французы в Египте руководствуются не этими законами, а «подражают примеру самых жестоких тиранов, чтобы взыскать налоги с селян»{679}. Портной жалеет несчастных жителей, подвергающихся такой несправедливости, и пишет: «Нас самих оскорбляет больше всего то, что Бонапарт использует те же методы, что и мамлюки»{680}. Также Бернуае называет несчастными жертвами тех зачинщиков восстания в Каире, которых предали смерти, и явно не одобряет то, что их казнили без суда{681}.

Однако взгляд Бернуае разделяли не все. Некий драгун 14-го полка отмечает, что по итогам восстания Бонапарт издал прокламацию, в которой сообщалось, что главнокомандующий прощает восставших (кто еще не был убит или наказан) «из великодушия французов, справедливо рассерженных на неблагодарных жителей»{682}. Повидимому, сам драгун, считавший восстание делом рук англичан и местных «фанатиков»{683}, разделял эту точку зрения. Он же еще раз пишет о «великодушии» Бонапарта, предложившего защитникам сирийского города Яффы сдаться, и затем без какого-либо возмущения, а скорее с пониманием, сообщает, что после преодоления тяжелого сопротивления местных жителей и взятия города Бонапарт отдал «этих фанатиков» разъяренным солдатам{684}. Художник Виван Денон также считает, что Бонапарт поступил с повстанцами после Каирского восстания достаточно мягко - по его словам, «несколько предателей были арестованы и наказаны, но мечети, ставшие рассадниками преступлений, были оставлены в покое, и гордость виновных лишь укрепилась из-за этого снисхождения, ведь их фанатизм не был побежден террором. И на какие бы опасности не указывали Бонапарту, ничто не могло поколебать доброту, которую он проявил в этой ситуации»{685}. Таким образом, хотя оба вышеупомянутых участника экспедиции не раз выражали гордость за свою страну и говорили о важности цивилизовать и приобщить к культуре невежественных восточных людей, а также порицали жестокость местных нравов, в этих случаях они явно не придерживались принципов уважения воли и свободы местных жителей. То есть, не только высшее командование, но и рядовые участники экспедиции, хотя и считали себя стоящими на более высокой ступени цивилизации, чем египтяне, и почитали себя носителями идей Французской революции, совершали дела, абсолютно несовместимые с идеями о всеобщем равенстве и братстве. Например, тот же драгун 14-го полка описывает, как французы отняли у одного из племен почти весь скот, несмотря на мольбы и проклятия арабов, и вернулись в Каир с «богатой добычей»{686}. Он воспринимает ту ситуацию не как разбой, а как нечто естественное со стороны французов - ведь, по его словам, это племя уже давно не платило налог.

Также участники экспедиции не только без возмущения упоминали о существовавшей на Востоке работорговле, но и сами охотно приобретали невольников. Ревнитель всеобщего «братства» Бернуае подробно рассказывает, как выбирал себе рабынь на рынке{687}. Франсуа также пишет о своих черных рабынях, одну из которых он купил за 55 пиастров, другую за 70, и на одной из которых даже собирался жениться во Франции. Догеро, описывая невольничий рынок, утверждает: «Черные рабы в Египте находятся в счастливом положении; женщин покупают, чтобы они составили компанию другим женщинам или занимались работой по дому, мужчин - чтобы помогали в лавке, и зачастую они становятся приемными детьми своих хозяев. Их покупают только богатые люди, и судьба у рабов намного более счастливая, чем у египетских бедняков»{688}. Жоффруа Сент-Илер также подчеркивает, что рабство в Египте не похоже на рабство в Америке: по его словам, в Египте оно представляет собою скорее усыновление, и два его невольника называли его «отцом»{689}. Хотя законы Французской республики санкционировали отмену рабства, и оно подвергалось беспощадной критике в многочисленных сочинениях французских авторов{690}, тем не менее французы в Египте не воспринимали его как что-то противоестественное.