Фургончик с мороженым доставляет мечту

Опустошив креманку, Сольвейг откинулась на спинку стула и принялась разглядывать посетителей. Столики постепенно освобождались, но их сразу же занимали новые гости. Люди приходили, чтобы сбросить с души груз повседневности в райском уголке. Лишь один человек – он привлек внимание Сольвейг, словно что-то кольнуло ее, – оставался почти неподвижным. Человек сидел к ней спиной. Медленно, с несвойственной прочим гостям да и самому Русе леностью, он поднимал чашку черного кофе, делал глоток, чуть отклоняясь назад, и вновь застывал, подобно статуе. Его силуэт показался Сольвейг смутно знакомым, отчего у нее сразу засосало под ложечкой.

В быстрогустеющих сумерках зажглись фонари: газовые, рядом с живой изгородью, и электрические, там, где гудел город. Расплатившись – «Позвольте же мне угостить вас, фру!» – Даниэль и Сольвейг направились к выходу. Ее снедало любопытство – загадочный человек все так же сидел, попивая давно остывший кофе. Обойдя его столик, Сольвейг, не в силах совладать с собой, обернулась.

«Как мало отпущено нам, чтобы прожить сотню жизней в одной!» – время не тронуло его лицо, но посеребрило волосы. Кожа казалась тонкой, словно папирус, щеки «сдулись» и побелели сильнее, чем прежде. Поблек и озорной взгляд. Изможденный худобой человек поднял глаза и улыбнулся, увидев перед собой Сольвейг. Она вросла в дощатый пол и застыла, как дерево в безветренную погоду.

Даниэль ушел вперед, но вернулся, не найдя рядом Сольвейг. Застав немую сцену, он наклонился и прошептал:

– Все в порядке, фру? Вы знаете этого джентльмена? Кто он?

Она кивнула и, с трудом разомкнув губы, ответила:

– Мой призрак, – а после добавила, обращаясь к нему: – Здравствуй, Бернард.

Карта мира

В парке рядом с кафе царила особая летняя тишина. С наступлением ночи цикады умолкли, но их партию подхватили соловьи. И даже шум города – такой близкий и одновременно далекий – казался ненастоящим, будто кто-то транслировал радиопередачу.

Бернард опустился на скамейку, по-стариковски крякнув. Даниэль едва ли мог угадать его возраст, но одно знал наверняка – сколько бы этот человек ни ходил по земле, жизнь его не была легкой. Сольвейг села рядом с Бернардом и положила руку на его колено. Этот жест, естественный и простой, отозвался жаром в груди Даниэля, словно его окатили горячей водой. Нечто заворочалось и зашипело под ребрами. Нечто, напоминающее ревность. Он устроился на скамейке напротив, под самым фонарем. Свет почти не касался Даниэля, изливаясь на Бернарда и Сольвейг. Эти двое оказались на «сцене», оставив третьего наблюдать из «партера».

– Город так изменился… – начала Сольвейг. – И ты тоже.

– Люди вокруг все те же, – голос Бернарда напоминал шелест листьев. Впрочем, и сам Бернард походил на дерево – сломленное бурей, слабое, но еще живое: тонкие руки-ветки, покрытые шрамами будто корой, одна из них сжимала ладонь Сольвейг, вторая упиралась в скамейку.

– Ты не уехал.

– Мне некуда ехать, – Бернард улыбнулся, но взгляд его остался пустым и безучастным. – Я прихожу в это кафе каждый вечер, вот уже пятьдесят лет, пью кофе и наблюдаю… Те же заботы, те же стремления, те же… мечты.

Последнее слово он произнес так, словно ему предложили пожевать дегтя. Подбородок дрогнул, дернулись пальцы. Даниэля осенило:

– Так вы… бессмертный?

– Быть бессмертным – не значит быть живым.

Даниэль ощутил новый укол ревности. То же Сольвейг сказала и ему, соглашаясь отправиться в путешествие. Что бы ни произошло между ней и Бернардом пятьдесят лет назад, Даниэль хотел это выяснить.

– Я предупреждала тебя.

– Это был мой выбор, я тебя не виню.

На мгновение в парке вновь стало тихо.

– Расскажите свою историю, – попросил Даниэль.

– Вы тоже угодили в ее ловушку?

Сердце пропустило удар.

– Что это значит?

Сольвейг отчаянно замотала головой:

– Нет, нет, он вовсе не…

– Что ж, – усмехнулся Бернард. – Значит, вам повезло больше, чем мне. У меня есть время на истории. А у вас?

– Найдется, – Даниэль почувствовал себя третьим лишним, и от этого закипела кровь.

Сольвейг почти не смотрела на него. Она изучала подол своего платья, деревья, фонарь, но стоило ей взглянуть на Даниэля – отводила глаза.

Бернард откинулся на спинку скамейки. Даниэль неосознанно повторил его движение, приготовившись слушать.

– Я родился в тысяча восемьсот двадцать седьмом году, в небольшом городке по ту сторону океана. Мой отец был простым плотником, а матери я толком не знал – она умерла в родах. Отец старался как мог, но денег едва хватало, чтобы прокормить пять ртов. Мои старшие братья начали работать очень рано – они нанимались на пахоту и сбор урожая, часто вдали от дома, только бы семья не захирела от голода. Они были хорошими людьми. Честными, трудолюбивыми. Я помню их лица, похожие, как одно, грубые руки. Став старше, я начал завидовать им. Каждый раз, возвращаясь домой, братья привозили с собой истории о том, где побывали, что видели, каких повстречали людей. Я же был слабым и болезненным ребенком, а потому на мои плечи легла обязанность следить за младшей сестренкой, Морин.