Фургончик с мороженым доставляет мечту

– Прекрасно! Восхитительно! Чудесно! – комплименты полились, точно бальзам на душу официанта. Он зарделся, гордый своей работой, и развернулся на каблуках, выпятив грудь, в тот самый миг, когда Даниэль безо всякого умысла, совершенно искренне добавил, обращаясь к Сольвейг: – И все же ваше лучше.

В кафе вдруг стало необычайно тихо. Замолчала даже пичуга в ветвях груши. Все посетители уставились на Даниэля. Вскоре между столами загуляли шепотки:

– Что он сказал?

– Разве такое возможно?

Официант побледнел настолько, что даже его усики словно исчезли с лица, остались лишь вытаращенные глаза. Он сделал шаг вперед и навис над Даниэлем, хотя из-за небольшого роста едва ли мог сделать это хоть сколько-нибудь грозно.

– Что вы сказали? – переспросил он. В голосе послышались визгливые гневные нотки.

– Я сказал, – Даниэль отвечал без тени смущения, – что пробовал мороженое везде, где мне удалось побывать. И лучше, чем у нее, не нашел нигде.

– Мама мия! – официант схватился за сердце, уронив пустой поднос. Тот грохнулся с устрашающим стуком.

Туристы за столиками вокруг начали недоуменно переглядываться, а итальянцы… кто-то, как и официант, схватился за грудь – один почтенный пожилой синьор, воспользовавшись замешательством, даже за грудь сидящей рядом синьоры, кто-то пронес вилку со спагетти мимо рта, а кто-то с жалобным звоном уронил чашку кофе.

Официант, с трудом вернув самообладание, уточнил:

– Вы хотите сказать, что ваша синьора, – услышав эти слова, Сольвейг вздрогнула. Когда же она стала «его» синьорой? Их и прежде принимали за женатую пару, но лишь для того, чтобы не смущаться самим, а в устах итальянца это прозвучало как непреложная истина, как нечто, само собой разумеющееся, – готовит джелато лучше, чем шеф из самой Вероны? – под конец он чуть не захлебнулся возмущением.

– Да, – Даниэль продолжать гнуть свою линию, – это именно то, что я хотел сказать. И, прошу заметить, сказал.

– Пока не поздно, синьор, возьмите свои слова обратно!

– И не подумаю.

На шум из ресторана, вальяжно вышагивая, вышел сам шеф. Он был по меньшей мере в два, а то и в два с половиной раза выше официанта, но при этом значительно уступал в свирепости. Шеф окинул немую сцену проницательным взглядом. В уголках его глаз застыли морщинки-смешки. Все в этом человеке выдавало страстную – иначе шефом и не станешь, – но добрую натуру.

– Что, во имя Святой Девы, здесь творится? – пробасил он так сурово, как только мог, хотя в голосе и притаилась улыбка.

– Этот синьор, – официант бесцеремонно ткнул пальцем в сторону Даниэля, – утверждает…

– Утверждает? – повторил шеф.

– Утверждает… – официант никак не мог решиться, словно собирался сказать нечто совершенно непристойное или помянуть Дьявола.

– Он утверждает, что мороженое этой синьоры вкуснее вашего, – наконец подал голос один из гостей. Толпа снова ахнула. У кого-то на руках заплакал младенец.

Шеф нарочито медленно сложил руки на груди, поднял голову и, прищурившись, как бы оценивая, посмотрел на Сольвейг. Потер подбородок указательным пальцем. Глаза его зловеще блеснули.

– Что ж… Есть лишь один способ решить этот вопрос раз и навсегда. Бастор, – шеф обратился к официанту, – вели sguattero[21] наточить мой любимый нож.

* * *

По спине струился холодный пот. Сольвейг не могла оторвать глаз от блестящего лезвия, представляя, как через несколько мгновений эта стерильная, до скрипа белая комната обагрится красным. Позади дышала жаром печь, из-за стены доносился знакомый рокот мотора – огромный холодильник работал во всю мощь. Мысленно проклиная Даниэля, который втянул ее в это, Сольвейг зажмурилась и глубоко вдохнула, готовая ко всему.

– Приступим, синьора? – над ухом раздался громовой голос шефа, который представился как Марио.

Сольвейг помедлила, но после решительно кивнула. И все завертелось…

Нарезать клубнику, чтобы пустила сок, отварить ее с сахаром до густоты. По кафе тут же поплыл аромат ягодного сиропа. Гости, похоже, разделились на две группы: итальянцы поддерживали Марио, а вот туристы встали на сторону Сольвейг. Одна пожилая дама с сильным русским акцентом, но идеальным произношением, даже шепнула ей на ухо перед началом соревнования: «Эти итальянцы слишком носятся со своей кухней. Давно пора поставить их на место».

Взбить, прокипятить, остудить. Сольвейг отерла лоб тыльной стороной ладони. За стенкой, в зале, послышались голос Даниэля и женский смех. Сольвейг ощутила неуместный приступ ревности, какой не испытывала уже много лет, но тут же прогнала это чувство, призвав на смену ему азарт. Марио двигался по кухне словно дикий хищник, знающий каждый уголок своего сафари, и явно опережал ее на несколько шагов.