Фургончик с мороженым доставляет мечту

Сон коснулся век точно лебяжье перо. Дождь почти затих в угасающем сознании. Пушистым облаком Дракула пробрался под бок и замурлыкал. «Прощение Даниэля так просто мне не добыть», – мелькнула последняя вязкая мысль. Сольвейг, засыпая, провела языком по губам. На них остался вкус соленой карамели. Вкус его поцелуя.

Кольцо с изумрудом

Дождь еще шел, когда она, поскребясь тихо, как мышка, открыла дверь и вошла в комнату. Силуэт отделился от темноты. Видимый, осязаемый, прокрался вдоль стены и юркнул в постель, под одеяло. Она прильнула всем телом. Дыхание – море, кожа – лед, прикосновения – пламя. Ее волосы щекотали ноздри.

Даниэль затаил дыхание, сморщил нос, но, не выдержав, чихнул и… проснулся. На подушке, рядом с его лицом, расположился Дракула. В первое мгновение, когда реальность еще не прояснилась до конца, Даниэль был разочарован – сон, только лишь сон, – а после вспомнил все, что произошло накануне.

– Ты что, научился проходить сквозь стены? – он сплюнул кошачью шерсть, случайно попавшую в рот.

– Мяу, – неопределенно ответил Дракула, приоткрыв один глаз.

Даниэль осмотрелся – дверь и вправду была заперта. Как кот проник внутрь, оставалось загадкой. Хотя этот вопрос волновал сейчас меньше всего. Еще ночью Даниэль решил во что бы то ни стало выполнить обещание и доставить Сольвейг в Париж, но теперь сделать это было гораздо труднее.

Казалось, он снова угодил в ловушку, как и шесть лет назад, доверив сердце не той женщине. И хоть Сольвейг не давала обещаний, ее слова ранили ничуть не меньше тех, что однажды пришли с полевой почтой, прямиком в окоп, в руки, перепачканные сажей и кровью. Но письма больше не было, а значит, не было и прошлого. Наверняка и самой Сольвейг не раз разбивали сердце. Эта мысль показалась спасительной – не оттого, что Даниэль жаждал отмщения или справедливости, но оттого, что могла послужить оправданием. Крохотный луч надежды пробрался в номер вместе с солнцем и порывом ветра. Даниэль поежился – после дождя воздух еще не согрелся, а окно было распахнуто настежь.

– Так вот как здесь очутился, – догадался он и потрепал спящего кота по макушке.

Две комнаты, две одинокие души, запертые в них, объединял хлипкий парапет.

* * *

Почти весь путь до Безье, городка, где путешественники условились встретиться с сумасшедшим Тодором, Сольвейг молчала. Даниэль смотрел на дорогу, стараясь не думать о вчерашнем разговоре. Нет-нет он слышал тяжелые, прерывистые вздохи на соседнем сиденье. Несколько раз в них просачивались звуки «а!», «ох», «я…», но так и не превращались в полноценные слова. А когда фургон пересек границу Франции, Сольвейг затихла и отвернулась к окну. Даниэль надеялся увидеть лавандовые поля, но к августу цветы уже отошли или же были убраны местными фермерами, и теперь повсюду простирались бесконечные зеленые степи.

С другой стороны дороги вилась линия дикого пляжа: море то подходило ближе, то удалялось, прячась за одинокие домики и гостевые шато. В приоткрытое окно поочередно лились запахи вареной кукурузы, просоленных водорослей и горьких трав. Солнце не показывалось с самого утра – тучи, будто воздушные шары, прицепились к фургону и следовали за ним по пятам. Даниэлю прежде не доводилось бывать на юге Франции, и теперь он силился запомнить, впитать как можно больше красоты, безмятежности, чтобы наложить новую картинку поверх той, что навсегда отпечаталась россыпью шрамов на груди.

– Остановитесь, – он так проникся тишиной, что голос Сольвейг заставил его вздрогнуть.

– Зачем?

– Прошу… – добавила она уже мягче. – Я должна сказать вам кое-что.

Даниэль нехотя заглушил мотор, свернув на обочину. Фургон встал, зажатый между морем и полями, между небом и землей.

– Простите меня за то, что я наговорила вчера, – Сольвейг выпалила это на одном дыхании, щеки вмиг стали пунцовыми.

– Я понимаю…

– Нет! Дайте мне закончить, – после короткой внутренней борьбы она наконец посмотрела на Даниэля. – Вы были правы. Я действительно давно устала от вечности. Устала убегать… от себя самой. Но и последние пятьдесят лет в Варне не были столь прекрасны. Мне казалось, я нашла место, где смогу скоротать еще пару сотен лет… но я ошибалась. Сам город душил меня, я растворялась в нем и почти исчезла, а потом… появились вы и напомнили, что значит жить, не оглядываясь назад, что значит ощущать себя живой. Но когда Массимо отказался забрать свою мечту… та робкая надежда, которую я питала, погасла. Я испугалась. И поэтому оттолкнула вас.

Сольвейг замолчала. По глазам Даниэль видел, что она говорила искренне. Слова шли от сердца и потому дались ей с таким трудом. Что-то внутри надломилось. Лопнуло, как мыльный пузырь, и вылилось бальзамом на душу. Тягучим, сладким, но также горьким, точно гречишный мед. Даниэль не ожидал, что так скоро и легко простит Сольвейг ее слабость, временное помешательство. Он взял ее за руку.