Фургончик с мороженым доставляет мечту

– Не нужно, – Даниэль обнял Сольвейг и притянул к себе. Она положила голову ему на плечо, прижавшись всем телом. – Не продолжайте, я помню, что они сделали с вами.

– Я и сама не понимала, что со мной происходит. Я была напугана не меньше, чем они. Ни вода, ни огонь не могли причинить мне вреда. Выбравшись на берег после того, как… – она захлебнулась горькими воспоминаниями, но вскоре взяла себя в руки. – Выбравшись на берег, я знала только одно – нужно бежать. Бежать как можно дальше. Туда, где меня не найдут. Туда, где я смогу начать и прожить новую жизнь. Одну, затем другую, и так пока… небо не рухнет на нас.

Даниэль ощущал биение ее сердца. Оно отдавалось у него внутри, глухо и монотонно. Казалось, прошла целая вечность, пока они сидели так – одно сердце, одна боль. С неба падали звезды, мир снова наполнился звуками: шепотом далеких времен, шорохом травы, ворчанием ветра, пением птиц, урчанием кота. На много миль вокруг не было ни единой живой души, никого, кто мог бы нарушить странную гармонию этого мига.

Кровь Даниэля согревала бессильная ярость. Как могли они, эти люди, назвать ее ведьмой? Ее, скорбящую, потерянную и такую бесконечно одинокую. Как бы он хотел оказаться там, чтобы защитить ее. Как бы он хотел защищать ее, даже если она не нуждалась в защите, отныне и до конца… до последнего вздоха.

– Фру, – он вдруг отстранился и со всей серьезностью посмотрел ей в глаза, – вы сказали, что загадали желание на падающую звезду?

– Да…

– И с тех пор ни о чем больше не мечтали?

– Я боялась мечтать, ведь в последний раз это обернулось… – она развела руками. – Вы и сами знаете, чем. Хоть я и не помнила ничего из своей человеческой жизни, что-то внутри, так глубоко, что я не понимала этого, не давало мне отважиться снова. Теперь я вижу это.

– А может… – Даниэль запнулся, боясь произнести это вслух. – Может, вам попробовать снова? Может, дело было вовсе не в том, чтобы вернуть чужие мечты, а в том, чтобы позволить мечтать себе?

На несколько мгновений в глазах Сольвейг застыло удивление, а после…

– А ведь вы правы! Это может сработать.

– Я уверен, память вернулась к вам именно сегодня, в эту ночь, не просто так.

– Мяу! – Дракула, мигом оживившись, вклинился в разговор.

– Что, если вся ваша жизнь вела вас именно сюда?

– И вас ко мне, – она улыбнулась.

– Мяу.

– И тебя, добрый друг, – Сольвейг ласково потрепала кошачий загривок.

– Загадывайте же, фру. Загадывайте все, что хотите!

– А давайте… – речь стала сбивчивой, Сольвейг вдруг споткнулась, ее щеки залились краской. – Давайте загадаем вместе. И если наши желания совпадут, все непременно сбудется.

– Хорошо, – Задрав голову, он посмотрел на небо. Оно было в точности как полотно Ван Гога. Разве не об этом они говорили за ужином, в их первый – Даниэль надеялся, первый из множества, – совместный вечер?

Порыв ветра взлохматил волосы и забрался под воротник, щекоча разгоряченную спину. В лесу неподалеку заухала сова. Даниэлю почудилось, что он слышит перезвон звезд, точно монет в кармане, и отголоски праздного ночного Парижа. Побывав там пару раз, – впервые и вовсе в военном госпитале, – Даниэль так и не увидел Париж по-настоящему, ведь впечатления, даже самые яркие, со временем превращаются в труху, если их не с кем разделить.

Желание явилось само. Такое же естественное, как это небо, этот ветер и эта ночь. Оно заполнило мысли, душу и тело, разливаясь под кожей мягким теплом. Даниэль украдкой взглянул на Сольвейг. Она сидела, зажмурившись, и шевелила губами. Ее лицо сохраняло взволнованную сосредоточенность. Прядь непослушных золотых волос падала на лоб, но Сольвейг не замечала этого. Она продолжала шептать, такая прекрасная в этом звездном свете.

«Пусть она будет счастлива, – подумал Даниэль. – Каждый день, сколько бы их ни осталось». Все остальное было уже неважно.

Город любви

Париж уже не был тем городом, который помнила Сольвейг, но, вне всяких сомнений, оставался Парижем. Каждым метром мостовой, каждой изогнутой улочкой, каждым каменным домом он излучал то незримое, но осязаемое французское очарование, которое по праву позволяло ему носить звание «Город любви». Еще на подъезде Сольвейг ощутила, как ее захватывает водоворот блеска, изящества, азарта, колючий и пьянящий, словно пузырьки шампанского, что каждую ночь лилось здесь рекой под шепот скрипки, переливы французской речи в темных будуарах, за столиками шумных ресторанов и уютных кафе, где всегда пахло свежей выпечкой, жареным фундуком и кофе.

Конечно, у этого города была и темная сторона. Разруха на окраинах, живущих по своим, особенным законам: здесь легко можно было столкнуться с ворами и обманщиками всех мастей. Крысиное царство в канализации. Любовь иного толка, которую парижане возвели на пьедестал и провозгласили искусством, наравне с тем, что выставлялось в «Лувре». Но все это было частью своенравной натуры Парижа и людей, населявших его. Французы всегда казались Сольвейг слишком беспечными и даже неопрятными, хоть и считались законодателями моды во всем мире.