Футляр для музыканта

Он посмотрел на Маренн в упор, ожидая ее реакции. Но она молчала, однако выражение ее лица совершенно не переменилось. Она ведь и прежде нисколько не сомневалась в том, что он сейчас говорил ей, более того, работая в главном госпитале войск СС, нося погоны оберштурмбаннфюрера СС, она полностью разделяла его взгляды. Кого-то еще он мог бы удивить или убедить, но только не ее!

– Однако я не могу не чувствовать благодарности к вам, фрау Сэтерлэнд, – продолжил Гленн после паузы. – И я понимаю, что ваши начальники спросят с вас, исполнили ли вы их поручение. Без вас, без вашего участия я не мог бы находиться здесь, не мог бы даже иметь надежды снова увидеть Хелен и детей, пусть даже призрачной. Я бы давно кормил собой рыб на дне Ла-Манша. Поэтому я скажу все, что мне известно. И очень надеюсь на вас, фрау Сэтерлэнд. Я думаю, – он помолчал, пристально глядя на нее. – Я почему-то думаю, – повторил он. – Я даже уверен, что вы знаете, что вы сможете использовать эту информацию верно.

«Да, вы правы, музыкант Гленн Миллер, – подумала Маренн про себя. – Мне придется взять на себя этот груз за вас. И что еще из всего этого получится – неизвестно. После того как вы сообщите мне вашу информацию, жизнь всех этих людей будет зависеть от меня. И, вы надеетесь, я с этим справлюсь? Я попробую».

– Я слушаю вас, Гленн, – ответила она сдержанно. – Вы правы, я сделаю все, что смогу. Я вам обещаю.

Она увидела, как лицо его прояснилось, словно ему стало легче, муки совести утихли, с души свалился груз. «Теперь этот груз перекочует ко мне, – подумала Маренн иронично. – А он будет спокойно писать музыку. Что ж, пусть так. Во всяком случае, на данный момент у меня больше возможностей спасти заговорщиков, чем у него. Его возможности равны нулю. В конце концов, если все не раскроется здесь, его заберет к себе гестапо, и в тюрьме под пыткой он долго не выдержит. Они умеют развязывать языки. Тогда уж судьба тех людей, с которыми он должен был встретиться в Париже, совершенно точно решится быстро и жестоко. Им не на что будет рассчитывать, кроме как на гестаповский подвал и казнь».

– Мое задание состояло в том, – Гленн начал глухо, и им обоим казалось, они слышат, как шуршат бабины с намагниченной пленкой на магнитофонах гестаповской «прослушки», – чтобы после концерта в зале «Олимпия», который должен был состояться на Рождество 25 декабря, встретиться с некоей особой, которую генерал Арнольф назвал сначала ее псевдонимом, под которым она проходила в картотеке спецслужб, Николь. Эта Николь была долгое время агентом движения маки в Париже. Позднее в доверительной беседе генерал сообщил мне, что настоящее имя этой особы Жюли Делакруа. Она танцовщица кордебалета, хорошо известна в богемной среде, часто посещает концерты и вечеринки. Он так и выразился. «Такая публика – идеальные агенты. Они везде бывают, их все знают, они все слышат, и их никто не подозревает из-за их показного легкомыслия и доступности». Генерал сообщил мне, что сама Жюли предложила ему прислать в качестве связника меня, когда узнала, что я собираюсь дать концерт в Париже, так как она считала, что нет ничего странного во встрече музыканта и танцовщицы из «Мулен Руж» – близкие профессии, общие интересы.

– Вы должны были что-то передать Жюли? – спросила Маренн серьезно. – При обыске у вас не обнаружили никаких сведений.