Футляр для музыканта

Гленн Миллер откинул голову на подушку и закрыл глаза, давая понять, что добавить ему больше нечего. Повязки с его лица были частично сняты, и Маренн видела, как розоватая кожа на щеках вздрагивает от напряжения, веки глаз тоже нервно дрожали. Он, безусловно, очень переживал все, что произошло только что. На Маренн признание Миллера также произвело впечатление. «Сдача, открытие фронта» – все это она однажды слышала в своей жизни, больше четверти века назад, в самом конце Первой мировой войны, когда, охваченные восстанием против генералитета, англичане и французы фактически открыли фронт для прохождения немецких войск на Париж. Тогда она всем сердцем поддерживала восставших и считала действия своего приемного отца, маршала Фоша, остановившего прорыв артиллерийскими залпами, преступлением, так как на нейтральной полосе от французских снарядов погибло немало французских и английских солдат. Много времени потребовалось для того, чтобы она поняла, что то, что предпринял маршал Фош, было единственным выходом из создавшейся ситуации и он просто не мог поступить иначе. Она поняла его и простила. Увы, поздно – после его смерти. Но сейчас, во время рассказа Гленна Миллера, она как будто заново увидела себя семнадцатилетней девочкой, бегущей под градом осколков к тому месту, где в воронку упал английский лейтенант, дороже которого тогда не было никого на свете. Сейчас она, пожалуй бы, не поддержала подобных действий и очень сомневалась в том, что открытие фронта в Арденнах действительно принесло бы благо Германии, даже если бы и ускорило падение гитлеровского режима. Что-то было в этом низкое, неблагородное, что покоробило ее. Особенно обещание гарантий со стороны генерала Эйзенхауэра, такая мелочная забота о собственном благе на фоне трагедии своего народа, проигрывающего войну. Боевые офицеры собирались отдыхать на пляжах в Майами, в то время как дети их соотечественников гибли бы под бомбежками в осажденном Берлине. Нет, это была какая-то другая история, отличная от истории фон Штауфенберга, не заботившегося ни о каких гарантиях для себя. И Маренн остро почувствовала это. Вряд ли здесь речь шла о патриотизме, скорее о бегстве с тонущего корабля.

– Фрау Сэтерлэнд, могу ли я спросить вас?

Голос Гленна донесся до нее как будто издалека. Она настолько погрузилась в свои мысли, что на какое-то время забыла о его существовании.

– Да, конечно.

Маренн повернулась к музыканту.

– Я слушаю вас.

– Я уже спрашивал вас вначале, но вы ответили уклончиво. Я бы хотел спросить еще раз, – он повторил настойчиво. – Что будет со мной дальше? После того как мне уже не надо будет находиться в клинике? Меня направят в лагерь для военнопленных?

– Я ответила уклончиво, Гленн, потому что сейчас об этом трудно судить, – сказала Маренн, вздохнув. – Судя по тому, как идет восстановление тканей и функций организма, потребуется еще месяца полтора прежде, чем можно будет говорить о полном восстановлении. Сейчас, когда вы дали показания и будет составлен протокол, подтверждающий это, картина на ближайшее будущее для меня ясна, – она сделала паузу. – Вы останетесь здесь, в Шарите, и будете проходить лечение дальше. В противном случае, я полагаю, был бы рассмотрен вопрос о переводе вас в Моабитскую тюрьму, которая находится в ведении четвертого управления РСХА, и там вами бы уже занимался тюремный доктор, а также следователи. Все это, как вы понимаете, было бы менее приятно. Здесь же для вас ничего не изменится. Я могу гарантировать вам, что эти полтора месяца вы проведете в этой палате, – она улыбнулась, – под присмотром фрау Кнобель, с которой, как я понимаю, вы подружились. Я в ближайшее время уеду к действующей армии под Кюстрин, а затем, вполне вероятно, на Балатон. Но для вас это ровным счетом не имеет никакого значения. Фрау Кнобель не уезжает, она остается здесь. Вас будет навещать мой коллега, доктор Грабнер, его квалификация ничуть не меньше моей, так что можете ему смело доверять. Однако загадывать дальше, чем на месяц-полтора, я думаю, не стоит. – Маренн продолжила задумчиво. – Не все зависит от нас с вами. Положение на фронтах очень быстро меняется. Я верю в то, что усилия наших военных, направленные на то, чтобы остановить наступление большевиков и ваших соотечественников, принесут плоды, поймите меня правильно, – она приподняла брови, – но если Берлину будет угрожать опасность, клиника конечно же будет эвакуирована, и вы отправитесь вместе со всеми ранеными. Как будут развиваться события дальше, ни вы, ни я не знаем. Как бы ни повернулось, вы находитесь в немецком госпитале, где лежат раненые немецкие солдаты и офицеры, причем солдаты и офицеры элитных эсэсовских частей, так что в любом случае он будет обороняться, просто так брошены под бомбежкой вы не будете. Вы мне верите? – спросила она серьезно.

– Да, верю, – кивнул Гленн, но лицо его было грустным. – Давно известно, что ценой предательства можно купить жизнь, и даже вполне комфортную, – добавил он горько.