Читаем Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты полностью

Мы исправляем наш неудачный рот. Нам дан неудачный рот, [пригодный лишь для жалоб] может лишь нашептывать. И поэзия одного рта только нашептывала. Но мы говорим вместе толпами и все разное. Наша поэзия походит на гул вокзалов и рынков, многогранный и многоликий ропот, куда врываются лучи всех мыслей, сталкиваются, переплетаются, в сети ловят дни.

MV нельзя читать а надо слушать. Ремесло покинув [книги] гроба [читаемые] грабимые в [тиши кладбищ] библиотек в молчании [и воскресшая преображённая идёт на эстраду] бежит на окольцованную головами эстраду звуками исцарапать словами стёкла зданий звуками и [владычествовать над рессорящей толпой] взамен волчков [завладеть] получить рессорами толпы.

Письмо только средство, не более. Буквы рабы, заменившие царя и требующие, чтобы их почитали. MV свободно от власти букв, первый шаг к фонографу, к освобождению поэзии от зазнавшегося глаза, который пора прогнать за его ворота.

Добыв MV мы нашли, что он образует следующие видоизменения.


Вот наше первое прозрение, имя его многовая поэзия. Мы приносим её, мы пишем её на нашем знамени, мы будем кричать о ней на площадях, мы <будем> биться за неё, пока она не возмужает настолько, чтобы стать нашим врагом. Открыт новый элемент не в спектре мобилизующихся туманностей, но в редких солях, но в жизни столь изобильной и особенной. Мы выплавили его [из сернистых окислов] руд смешав с углём честности [и накалив] в электрических [печах нашего] всёчества. Получили металл твёрдый, тягучий, вязкий розовоцветный и удельного веса выше платины. Мы выльем из него орудия, которые, которые повернувшись за вами к ветру, будут харкать, [блевать вниз] под аккомпанемент пропеллеров на верных поэзии одного [голоса] рта.


Мы соорудим из него плуги которые вспашут искусство, и посеем хлеб жизни, для <нрзб.> которые снимут [бешеный] урожай <сам>-миллиард. Мы построим [из него] машины и мы вытесним им из жизни железо, чугун, платину, сталь. Мы возбуждены и никакие рассуждения и призывы не могут успокоить нас. Поэзия одного рта одна не удовлетворяет нас. Она [сидит] на <нрзб.> берегу [океана] вечности сжавшись в комочек, подперев руками голову и глядя на распустившую слюни бурю, из которых извлекает тщетные звуки, а то тщетно кричит. Нам нужны [хоры голосов] трубы, эскадры и аэропланы который сумел бы покрыть рёв океана, [более исступлённый]. Нам нужны [толпы] несчётные толпы которые <нрзб.> упорно шли в океан, гибли пока не образовали моста из тел, по которому наконец перейдут.


А поэзии одного рта суждено всё сидеть на берегу и хныкать от бессилья, пока не придёт час и не раскидают ночами камни последние верные, подлые трусы и убожники, мешки с помётом духа. Им ещё доставляют удовольствие заброшенная флейта гобой, которая не в силах вместить врывающееся в нас дыхание жизни, визжит и сопит, готовая лопнуть. Они всё ещё пытаются заставить искусство держать<ся> в гранях их кругозора, ибо нужен прыжок чтобы преодолеть привычность. Но их ноги больны ревматизмом, который они захватили, издавна дожидаясь погоды. Они не в силах даже ходить. Но мы прошли школу. Наши ноги умеют. Трамплин всёчества нас перебросил на иную сторону.


[Они всегда умели делать только маленькое дело и раздробив жизнь на тысячи однооконных комнат с двойными переборками поживали каждый в своей комнате не зная и не желая знать что делается в доме. Изредка встречались с соседями, сюсюкали и расходились опять. Всякий умел почитать покой другого и протестовал когда его беспокоили чужие. Мы же не можем думать только об одном и делать одно, ибо наше сознание привыкло двоиться, троиться, четвериться, стоиться и требует пищи. Мы срываем крышу, ломаем переборки, чтобы весь муравейник был виден, врываемся в чужие квартиры нарушая покои обедов, сна, <нрзб.> соития и отправления нужд в кафельных уборных. Мы вмешиваемся во всё и желаем во всё вмешаться. Поэзия одного рта вынуждает нас сидеть в комнатах, но наше возбуждение не повинуется и мы покидаем]


Не только поэзию одновременности сочетания звуков родит MV. Но и слова вне время. Голос не говорит обо всём сразу и создал поэзию очерёдности. Особенное сознание не могло представить сочетание звуков и расположило их во времени по очереди создало временное слово. Но мы всёки, свернувшие время с тиранического престола и сделавшие его слугой, можем иногда сами вычистить себе башмаки слов. Право наша чистка будет ничуть не хуже. Вневременное слово, звук, таящий все звуки создававшееся слово новое средство всёческой поэзии, которое мы вводим и утверждаем. Система вернувшаяся к туманности перестроенный мир, вновь таящий неожиданное. Пусть же ухо и мозг воспримут и вырастут до вне<вре>мен<н>ы<х> слов, ибо демократизация нашего века и социальные учения понуждают нас обходиться без слуг


Поэзия одновременности, сочетание звуков и вневременное слово – три машины [которые] выстроены из MV. Мы отапливаем их нефтью напряжения и пускаем в ход. Пусть дрожит дом ремесла

Мы будем готовить MV до тех пор пока не останется баров, не торгующих мешаниной


Перейти на страницу:

Все книги серии Real Hylaea

Похожие книги

Батюшков
Батюшков

Один из наиболее совершенных стихотворцев XIX столетия, Константин Николаевич Батюшков (1787–1855) занимает особое место в истории русской словесности как непосредственный и ближайший предшественник Пушкина. В житейском смысле судьба оказалась чрезвычайно жестока к нему: он не сделал карьеры, хотя был храбрым офицером; не сумел устроить личную жизнь, хотя страстно мечтал о любви, да и его творческая биография оборвалась, что называется, на взлете. Радости и удачи вообще обходили его стороной, а еще чаще он сам бежал от них, превратив свою жизнь в бесконечную череду бед и несчастий. Чем всё это закончилось, хорошо известно: последние тридцать с лишним лет Батюшков провел в бессознательном состоянии, полностью утратив рассудок и фактически выбыв из списка живущих.Не дай мне Бог сойти с ума.Нет, легче посох и сума… —эти знаменитые строки были написаны Пушкиным под впечатлением от его последней встречи с безумным поэтом…В книге, предлагаемой вниманию читателей, биография Батюшкова представлена в наиболее полном на сегодняшний день виде; учтены все новейшие наблюдения и находки исследователей, изучающих жизнь и творчество поэта. Помимо прочего, автор ставила своей целью исправление застарелых ошибок и многочисленных мифов, возникающих вокруг фигуры этого гениального и глубоко несчастного человека.

Анна Юрьевна Сергеева-Клятис , Юлий Исаевич Айхенвальд

Биографии и Мемуары / Критика / Документальное