Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели

Стойкость поэта и его верность своему призванию выражаются в теме творчества, имеющего «огненную» природу («Укыйм ялкынлы аятьлр…» – «Читаю огненные святые стихи…»), и в состоянии горения лирического «я» («Янып рухани ут берл, ашыккан хлд юл тотсам» – «Горя духовным огнём, спешу куда-либо»). Творческое пламя, несмотря на трагическую обречённость судьбы поэта-пророка, представлено как главная ценность мира.

На фоне установленного сходства эстетических представлений А. С. Пушкина и Г. Тукая существенны принципиальные различия между творчеством русского и татарского поэтов. Качественно иной по сравнению с пушкинской является субъектно-объектная ситуация в лирике Г. Тукая. Соотношение объективной и субъективной сторон художественного содержания в русской литературе определяется повышенной активностью авторского плана. В творчестве татарских писателей начала ХХ в. рождение новой формы авторства, характерной для поэтики художественной модальности, сосуществует с элементами традиционалистского художественного сознания, что проявляется в преобладании объективного начала над субъективным в структуре художественного образа. Допущение, что «я» как автономный и самоценный субъект могу владеть истиной, дополняется представлением о посреднической функции автора, в котором индивидуально-творческое начало взаимодействует с традиционно-каноническим. Степень активности автора при этом может быть различной.

Г. Тукай нередко занимает скромную позицию ученика по отношению к авторитетным для него предшественникам – классикам русской литературы. Лирическое «я» оды (мадхии) «Пушкину», переставая быть поэтической условностью, приобретает черты психологической конкретности, даже биографичности. Погружаясь в себя, лирический субъект концентрируется на собственных переживаниях. Прежде всего он передаёт то воздействие, которое оказывают на него творения великого поэта:

Касавт клмйер кальб: сне шигъре мнафиа, —
Нчек кем шмс каршы парлайыр днья в мафиа.

Кыйрат йлдем, збрлдем бн мл асары;

Кереп глзарыа, бн д тнавел иттем смары.

Сне бакчада гиздем, йредем м йлдем тайран;

Крбн гандлибаны, тамаша йлдем сйран122.

(Моя душа не знает тьмы: ты жизнь в неё вселяешь,

Как солнце – мир, так душу ты стихами озаряешь!

Я наизусть твердить готов твои произведенья,

Вкушать плоды твоих садов, влюбляться в их цветенье.

От деревца до деревца я теми брёл садами

И восхищался без конца твоими соловьями123.)

Перевод С. Ботвинника

Полное воздаяние великому русскому поэту совершается несмотря на то, что автора отделяет от него религиозная граница:

Мрамем-матлабым анчак сне мнзум в мнсре;
Бнем шэнемме тфтиш мзбене, дине мнсбе124

.

(Идти повсюду за тобой – мой долг, моё стремленье,

А то, что веры ты другой, имеет ли значенье?125)

Наконец, размышления о величии Пушкина включаются в контекст раздумий о себе, своём поэтическом даре, о художественно-эстетических ориентирах в творчестве:

вт, дрдем дорыр якьсан, в ликин бнд юк дрман,
Вирер дрмани д, шаять, набе мн лелфрман126

.

(Моя душа близка твоей, но так различны силы!

О, если бы такой талант судьба мне подарила!127)