Гадюка на бархате (СИ)

Но, впрочем, как ни старался Вильгельм, ему не слишком удавалось сосредоточиться на происходившей в гостиной беседе. Глядя сверху вниз на светло-рыжую макушку своего друга, он не мог не вспоминать вчерашний вечер. Тогда будущая жена Карла долго и громко стонала, пока сам Вилли брал её, сначала в своём маленьком кабинете — так, что ладони Луизы разъезжались на гладкой деревянной поверхности стола, и чернильница оказалась сшибленной на пол, запятнав светлый паркет — а потом в спальне, куда любовники прокрались, словно воры.

***

Луиза была жаркой и жадной, раскрываясь ему навстречу, принимая его в себя с коротким удовлетворённым вскриком, царапая плечи своими идеально отполированными ноготками, а после — легко касаясь царапин горячими влажными губами.

Вильгельм начинал думать, что эта роскошная женщина с фарфорово-белой кожей и чёрными — словно у несущего гибель штормового моря — волнами длинных волос, рассыпавшихся по подушкам любовного ложа, была всё же достойной наградой. Достойной его — дважды предателя, которому вскоре предстояло стать ещё и убийцей.

Потому что она напоминала лучшее вино, щедро приправленное ядом или нежный шёлк, в который обернули множество нещадно ранящих стеклянных осколков. Дарила краткое наслаждение и сулила неизбежные мучения в будущем. Но Вильгельм был к этому готов.

…Он всё решил для себя уже в тот момент, когда в его кабинете Луиза начала призванную вызвать жалость речь о том, как её притесняет и оскорбляет дядюшка. И, разумеется, закончился это рассказ просьбой «беззащитной дамы» помочь и защитить её от происков родственника самым надёжным способом — отправив того в мир иной.

Возможно, знай Вильгельм вдовствующую императрицу чуть хуже, его растрогали бы трепещущие чёрные ресницы и прижимаемые к пышной груди ладони — актриса из Луизы вышла отличная. Но сейчас он ни на миг не поверил в её беспомощность. Зато понял — появилась недурная возможность получить то, чего он так давно желал.

— Я убью канцлера — так и тогда, как вы скажете, ваше величество, — сказал он, глядя сверху вниз в сверкающие тёмно-синие глаза. — Но сначала — я попрошу с вас плату.

Вильгельм был готов к тому, что императрицу возмутит такая меркантильность. Но Луиза лишь окинула его внимательным взглядом и сухо спросила:

— И чем же я смогу расплатиться с вами? Вы аристократ, вы богаты и пользуетесь расположением императора? Чего вам ещё желать?

— Вас, ваше величество, — ответил Вильгельм с широкой улыбкой, делая шаг к Луизе. — Вас — самую соблазнительную женщину Мидланда.

— Вы многого хотите, — сказала она, облизывая губы — не то нервно, не то приглашающе. — Многого.

Но когда он положил одну руку ей на плечо, а другой — притянул Луизу к себе за талию, в её взгляде не было отвращения — лишь разгорающееся любопытство. И Вильгельм не стал медлить с поцелуем.

Целоваться Луиза умела — её гибкий и ловкий язычок был словно предназначен для этого — точно так же, как и для лжи и лести. И даже когда Вильгельм перегнул её через письменный стол, грубовато задрал бархатные юбки императрицы и стащил с неё бельё, Луиза лишь тяжело — но явно не испуганно — задышала, с готовностью раздвинув ноги пошире, стоило ладони Вильгельма пройтись по её бедру.

…И теперь, лёжа в постели капитана гвардии, Луиза не выглядела несчастной или сожалеющей о содеянном. На её красивом, немного усталом лице застыло удовлетворённое — словно у сытой, разомлевшей кошки — выражение. Только вот трудно было сказать, вызвал ли его немалый пыл, проявленный Вильгельмом, или предвкушение грядущей расправы с дядюшкой.

— Так вы довольны? — нараспев произнесла Луиза, поворачиваясь к Вильгельму проводя пальчиками по его широкой груди. — Могу я теперь рассчитывать на вашу верность?

— На мою верность? — улыбку, появившуюся на полных губах Вильгельма, трудно было назвать приятной. — Верность того, кто предал уже двух монархов?.. Я бы никому не посоветовал на неё полагаться. Лучше рассчитывайте на то, что я привык платить щедро… даже шлюхам.

Пощечина, отвешенная ему Луизой после этих слов, вышла смачной и звонкой. Но из объятий, в которые её заключил Вильгельм, подминая под себя горячим тяжёлым телом, императрица высвободиться не пыталась.

***

Она назвала его милосердным — уже уходя, вдруг обернулась и сказала именно так: «Вы очень милосердны, ваше высокопреосвященство». Это походило на какую-то горькую насмешку — убить или отдать под суд стольких магов, чтобы в итоге услышать от чародейки подобную фразу. Всё-таки Эулалия умудрялась сохранять чистоту и наивность даже в том змеином гнезде, которым был Стихийный Ковен. Жаль, только сама не осознавала этого, беспощадно клеймя себя, как ужасную грешницу.

— По-моему, ты сейчас заснёшь прямо здесь, — голос Рихо, хрипловатый и негромкий, но привычно насмешливый, мгновенно выдернул Габриэля из раздумий о непредсказуемой подопечной. — И это будет очень несолидно, так что лучше отправляйся в свою комнату.