Гадюка на бархате (СИ)

— При всём уважении к вам, как к представителю Церкви, ваше высокопреосвященство, — теперь уже в голосе Карла слышалось рычание. — Вы всё равно остаётесь человеком. А все люди — смертны. Советую не забывать об этом.

В ответ на эту угрозу он ожидал от кардинала чего угодно — испуга, замешательства или, возможно, гнева и обещаний обрушить на императорскую голову все кары небесные. Но точно не широкой счастливой улыбки. На мгновение показалось, что Габриэль сейчас расхохочется, как мальчишка. Но потом он просто покачал головой, и улыбка медленно растаяла на его губах.

— Поверьте, я всегда помню об этом, ваше величество, — сталь в голосе Габриэля сменилась бархатом. — И я отлично понимаю, что благо державы иногда требует от правителей непростых решений. Но лучше, если об этих решениях не узнают те, кто может понять их превратно, не так ли?

Всё это сбивало Карла с толку. Он не мог понять, чего ещё ждать от Габриэля — только что тот обвинял его не хуже, чем какой-нибудь дознаватель Гончих — несчастного еретика в мрачных церковных застенках, а теперь — был полон почтительности, не собираясь, правда, отступать от своей цели. Карлу ужасно хотелось окоротить обнаглевшего церковника, да вот как это сделать, если сейчас нужна его помощь?.. Похоже, на этот раз кардиналу всё же удалось обыграть мидландского монарха.

***

Тёмная южная ночь уже успела опуститься на военный лагерь в окрестностях Фиорры. Винченцо Альтьери направлялся на ночлег, проходя меж палаток и костров, у которых можно было встретить как солдат, так и офицеров объединённой армии Жемчужной Лиги. Когда они замечали властителя Сентины, в его адрес тут же слышались громкие приветствия, на которые тот неизменно отвечал небрежным взмахом руки.

Едва Винченцо оказался внутри собственного шатра, где царила почти полная темнота, навстречу ему метнулся неясный силуэт. Винченцо уже успел вытянуть из ножен меч, думая, что кто-то из многочисленных врагов умудрился подослать убийцу, когда вспыхнувший свет заставил его отшатнуться.

Перед ним, держа в руке масляную лампу, с которой только что был снят плотный колпак, стояла Лавиния — с распущенными волосами и в тонкой батистовой сорочке, скорее подчеркивавшей, чем скрывавшей все её прелести.

— Доброй ночи тебе, милый. Так-то ты приветствуешь свою жену — вооружённым до зубов?

— Проклятье, Лавиния! Какого дьявола тебе вздумалось так шутить?! А если б я тебя зарубил в темноте? — суровый черноволосый мужчина, выглядевший лет на десять старше самой Лавинии, сейчас казался одновременно взбешённым и обескураженным.

— Тогда, думаю, мы, как верные Создателю супруги, вскоре воссоединились бы на небесах. Потому что мой брат тебя бы прикончил. Тиберий ведь здесь? — как ни в чём не бывало спросила Лавиния, ставя лампу на складной столик возле походной кровати мужа.

— Да, я его видел с час назад. Но, чёрт возьми, прекращай свои выходки, Лавиния! Шляться в одиночку среди грязных солдат — ты и вправду считаешь это безопасным? Здесь не твой фамильный особняк!

— Я думала, ты любишь сюрпризы, дорогой. И, кроме того, для мужчин, которые могут желать мне дурного, я кое-что припасла, — правая рука Лавинии выскользнула из-за спины, и герцогиня, улыбаясь, показала мужу трёхгранный стилет. Ещё и с выложенной сапфирами звездой Троих на рукояти. «Благочестие по-фиенновски, как очаровательно», — подумалось Винченцо — клинок под рёбра и искренняя молитва — после. Наверняка подарок того её братца, который ныне кардинал в Мидланде и, говорят — на редкость коварная гадина. Но сейчас оружие было аккуратно пристроено рядом с лампой, а сама Лавиния подошла к мужу и положила руки ему на плечи.

Винченцо отлично понимал, что Лавиния вышла за него лишь из-за приказа отца и, если на то будет воля Адриана, так же легко проткнёт супруга кинжалом или поднесёт ему кубок с ядом. Но всё это не уменьшало силы его желания. Вот и сейчас он легко подхватил жену на руки, а потом почти швырнул её на постель, торопливо расстёгивая свои штаны. Следом пришёл черёд батистовой сорочки — изящный предмет гардероба Лавинии был с треском разорван почти напополам.

Когда-то, впервые извиваясь под тяжёлым телом Винченцо, мерно и яростно вколачивающего её в супружеское ложе, Лавиния думала, что будет легче, если, закрыв глаза, она станет представлять вместо постылого мужа Рихо. Но потом поняла, что это попросту невозможно — Рихо никогда бы не стал терзать её с такой злобой, в которой от любви оставалась только форма. Винченцо же нравилось то оставлять синяки на светлой коже Лавинии, то в порыве страсти наматывать на кулак пряди её белокурых волос, а порой он придумывал для жены и «ласки» поизощрённее. Но она всё терпела и даже весьма искусно разыгрывала ответную страсть — до поры до времени герцог Альтьери был просто необходим для воплощения её планов в жизнь.