Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви

– Ой, а зачем это?

– Подпол будет. Потом, это, полы сделают сверху, – снисходительно объяснил Вася.

На другом конце ямы сквозь дверные проёмы Шурочка заметила ещё две комнаты. Там полы уже были настелены – жёлтые ровные доски. Наверное, это от них в домике стоял запах сосновой смолы.

– Хочешь в таком жить? – спросил Вася. И, не дожидаясь ответа, добавил: – Мне директор, это, пообещал, как женюсь-то, жильё дать.

Шурочка попыталась представить, как она хозяйничает в чистом светлом домике.

– Тут место есть и сарайку поставить. Кабанчика заведём, курей, это, кроликов, всё как у людей, – продолжал Вася.

Теперь Шурочка представила чистенького розового поросёночка, белоснежных курочек, сереньких пушистых кроликов с розовыми подвижными носами. И вот она выходит во двор, щедро разбрасывает зерно, кричит: «Цып-цып-цып», – и вся эта живность сбегается к её ногам и благодарно хрюкает, квохчет и – какие звуки издают кролики? – сопит.

Подошли к дому Лизаветы. У забора стояла лавочка, окруженная бурно разросшимися полыхающими на солнце оранжевыми цветами. За забором Шурочка успела заметить и оценить чистый дворик с дощатой тропинкой от калитки к двери. Вторая тропинка вела вглубь огорода, к аккуратной будочке сортира. Возле сараюшки, сколоченной из потемневших досок, были врыты два столбика, между ними – верёвочные качели. На качелях сидел мальчик лет восьми. Второй, явно постарше, раскачивал брата, помогая ему взлетать все выше и выше.

– Ванька, ты, это, уронишь Степку-то, – прокричал от калитки Василий, заходя во двор. – Мамка дома?

– Дома!

Ванька бросил свое занятие и побежал в дом:

– Мам, дядя Вася пришел! С тётей!

Лизаветой оказалась та самая модно одетая женщина, которую Шурочка встретила возле правления в день приезда. Она тоже внешне была очень похожа на мать – выдающимся носом и тонкогубым ртом Анна Михайловна, видимо, наградила всё своё потомство. Но на этом сходство кончалось: подтянутая стройная фигура, аккуратный домашний ситцевый халат весёлой расцветки. Брови выщипаны в тонкую линию, ресницы подкрашены в самый раз, губы откорректированы розовым перламутром. Лизавета ничем не походила на деревенскую жительницу и даже перещеголяла завстоловой Людмилу.

Лизавета окинула Шурочку приветливым взглядом и сказала доброжелательно и с явной симпатией:

– Здравствуйте, вы Шурочка? Мне мама рассказывала, что к ним в столовую студентку в поварихи определили. Но не говорила, что такую хорошенькую. Ишь, Васька, заприметил девушку, – шутливо погрозила она в сторону брата, – не вздумай ей голову морочить!

– А я чё, я ничё, я и жениться могу, – забормотал в ответ Вася, а Шурочка почувствовала, как её щёки обдало жаром. Было приятно, что Лизавета назвала её хорошенькой, и неловко, что та, кажется, догадалась, что у неё с Васей… отношения.

– Ребятки, давайте я вас покормлю! У меня картошка сварена, и кролик есть тушёный, и огурчики. Давайте!

Шурочка вдруг поняла, что жутко голодна. С этим авралом в столовой она совсем забыла поесть! И потом не вспомнила – Вася пришел. Она стянула с себя свитер, – тепло в доме, Лизавета, вон, в лёгком халатике ходит,– и села к столу.

Картошка лежала на блюде – рассыпчатая, посыпанная мелким укропчиком. Шурочка в который раз подивилась, какая здесь, в Сибири, картошка. Дома, в Ташкенте, вареная картошка совсем другая – твёрдая, скользкая, как обмылок. Поэтому дома просто так картошку они не варили – жарили, тушили, это да. Да и вообще редко готовили картофель – мама предпочитала баклажаны, перец, зеленую фасоль, патиссоны. Слишком богатыми были их дачные грядки, чтобы ограничиваться картофелем. А вот за год жизни в Томске Шурочка съела картошки, наверное, больше, чем за десять лет в Ташкенте.

Они с девчонками её и жарили, и просто варили, сбрызгивали местным подсолнечным маслом – оно так вкусно пахло семечками! – и съедали с удовольствием. Самое интересное, что Шурочка совсем не растолстела от такой еды. Хотя девчонок от картофельно-булочной диеты слегка разнесло. Наверное, сказались её занятия бальными танцами.

Шурочка записалась в студенческий клуб чуть ли не в первый месяц учёбы и три раза в неделю по два часа отплясывала вальсы, румбу и ча-ча-ча. Ноги после занятий гудели колоколом, Шурочка лежала по полчаса, задрав их на спинку кровати, чтобы кровь отливала. А все булочки и картошка выходили с потом, который к концу двухчасового танц-марафона так пропитывал футболку, что хоть отжимай.

«Интересно, а тут в клубе есть бальные танцы? Наверное, нет», – с грустью подумала Шурочка и, чтобы отвлечься от мыслей о том, чего ещё, привычного и приятного, нет в деревне, положила себе картофелину – та от одного прикосновения вилки рассыпалась на мягкие куски – и хрупнула огурцом. Огурец был крепкий и очень вкусный: в меру солёный, чуть сладковатый, с отчетливым ароматом укропа, чеснока и ещё чего-то незнакомого, но очень аппетитного

– М-м, какие огурцы вкусные! Никогда таких не ела.

Девушка аж зажмурилась от удовольствия. Потом открыла глаза и перехватила встревоженный Лизаветин взгляд.

– Тебя на солёное тянет?