Гайда!

– Нет, – покачал головой обрадованный неожиданным поворотом Белых. – Не выйдет ничего. Если станичники узнают, что их дочки к вам затесались, они им ноги повыдергивают. Точно! И вам самим не поздоровится.

– А может, гармошку принести? – прервав повисшее в комнате молчание, предложил один из чоновцев – Василий, до этого не вмешивающийся в разговор. – У меня есть.

– Так чего ж ты сразу-то не взял! – заорал на него Проханов. – Неси давай скорей!

Вместе с Василием отправили и Белых – еще за одной бутылкой самогона.

Захар вернулся первым – пустой.

– На дала тетка Матрена, – отчитался он перед чоновцами. – Сказала, пусть деньги платят.

– Я ей покажу деньги! – взорвался Аркадий. – Беги к ней обратно да скажи: «Не дашь бутылку – хуже будет! Они – то есть, мы – сами придут и… и… и дом твой спалят!» Вот так ей и скажи.

Заметив, что казак замешкался, охмелевший комбат разошелся еще сильнее:

– Чего стоишь? Нагайкой тебя подстегнуть? Дуй давай скорей: одна нога здесь, другая там!

Захар попятился к двери.

– И жратвы у нее возьми, – крикнул ему вдогонку Проханов. – Да побольше!

На следующий день похмелялись. Потом отмечали Пасху. В этот день Аркадию было особенно тошно. Начавшееся с утра застолье веселья не прибавляло – от выпитого самогона настроение становилось только хуже.

– Матюх, ну почему мне так не везет? Никогда еще со мной такого не было. В вонючих окопах сидел, сколько раз ранен был, в тифозном бараке валялся, вшей кормил, друзей хоронил, а так гадко на душе никогда не было, – повернувшись к сидевшему рядом с ним Проханову, начал жаловаться на свою жизнь Аркадий. – То волком выть хочется, то поубивал бы всех на хрен. Всё меня бесит. Спать не могу. Может, сглазил кто? Или правда порог этот чертов меня проклял?

– Какой еще порог? – не понял чоновец.

– А на который наступать нельзя, когда в юрту входишь. Наступишь – жди беды. Инородцы так говорят. А я наступил.

– Дурак ты, комбат. Нашел кому верить. Эти узкоглазые – хитрые как не знаю кто! Небось, специально тебе всякой ерунды наговорили, чтобы ты в нее поверил и, если что, сам себя поедом ел.

– Ерунды-не ерунды – не знаю… Но только не было еще такого в моей биографии, чтобы я с заданием командования не справился. Уж что только мы ни делали, а бандиты не сдаются, да еще посмеиваются над нами. Соловьев до того обнаглел, что записки мне присылает – в гости приглашает, гад. Поймаю его – на куски разорву!

– Надо пожестче с местными поработать, надавить на них посильнее, заставить не бандитам помогать, а нам, – посоветовал Проханов. – Многие ведь с бандами связаны. И стоянки их знают, и пособляют чем могут. Особенно инородцы.

– Да я бы против этих узкоглазых такие меры применил, что они навек бы меня запомнили! – взорвался Аркадий. – Все бы улусы их бандитские с землей сравнял! Кто бы тогда бандитам помогал, а?

– Согласен, – сказал Проханов. – Всех их пора ликвидировать к чертовой матери.

– Вот! Ты меня понимаешь, Матюх, а другие не понимают. Я ведь, как только сюда прибыл и ситуацию изучил, сразу в Красноярск рапортовал: чтобы бандитов ликвидировать, надо против инородцев этих полудиких самые жесткие меры применить. Как на антоновщине было… И просил-то для этого всего восемьдесят штыков! Так не дали, Матюх. Но ведь делать-то что-то надо!

Через три дня двое чоновцев привели в штаб хакаса, которого заподозрили в связи с бандитами.

– Ну, что, Ульчигачев, знаешь, где Соловьев прячется? – строгим голосом спросил его комбат.

– Чох /1/, – ответил инородец.

– А Кулаков со своей бандой?

– Чох, – повторил хакас.

– Не знаешь, значит, – прищурился Аркадий. – А если узнаешь, скажешь нам или нет?

– Пильбинчем /2/, – ответил задержанный.

– Ты, гад, что – по-русски говорить не умеешь? – набросился на него комбат. – Я тебе сейчас такой «пильчибем» устрою, что ты у меня не только по-русски – по-французски заговоришь!

Ульчигачев побледнел, но промолчал.

– Да знает он все, и русский понимает, – сказал один из чоновцев. – Просто своих выдавать не хочет. Ведь у Соловьева в банде по большей части инородцы. Да и у Кулакова они есть.

– Последний раз спрашиваю: будешь с ЧОНом сотрудничать или нет? – еще сильнее разозлился комбат.

Хакас молчал.

– Ну, сейчас ты у меня получишь, прихвостень бандитский! – вышел из себя Аркадий.

Он посмотрел на стоявших позади задержанного чоновцев и спросил:

– Нагайки при вас?

Оба парня с наглой усмешкой на лицах продемонстрировали командиру короткие, скрученные из узеньких ремешков плети, которыми обычно подстегивали своих коней…

В середине апреля вздыбился Белый Июс. Его ледяной панцирь раскололся на тысячи огромных льдин и маленьких льдинок, которые с бешеной скоростью понеслись вниз по течению реки. С еще большей скоростью в Ужур, Ачинск и Красноярск полетели телеграммы и донесения о бесчинствах начальника 2-го боерайона комбата Голикова и его подчиненных. Их поток не прекратился и в мае, когда хакасские горы и степи покрылись сочным разнотравьем.

Больше всего жалоб было от инородцев.

Несколько жителей улусов Барбаков, Подкамень и Балахта подверглись избиениям и поркам…