Галерея женщин

С другой стороны, без особенного желания и усилий я подружился с Миллертоном. Нас обоих интересовало искусство, и он тоже был человеком, любившим поддразнивать – или, как мы бы сказали, подначивать, – а что еще лучше, он, как и я, не относился к себе, своей работе или этим самым электрохимическим реакциям слишком серьезно. Скорее всего, он естественным образом был одновременно и агностиком, и язычником, принимавшим лишь те коммерческие и общественные правила, которые невозможно обойти, при этом неизменно демонстрируя учтивость и сердечность, чтобы не сказать откровенную преданность любому, кого хотел склонить на свою сторону. Короче говоря, я еще не встречал никого, кому не понравился бы Миллертон. Он был человеком, быстро заводившим и использовавшим друзей, возвращая им полученные блага и помощь либо практическими советами, либо разнообразными выгодами, в крайнем случае самой что ни на есть чарующей улыбкой.

Благодаря скандальным разоблачительным статьям о контрабанде предметов искусства, переполнявшим газеты того времени, мы сразу же начали обсуждать роскошь и вкус американцев, и он, по-моему, очень тонко подметил, что в Америке только сейчас пробуждается интерес к роскоши, но люди мало в ней смыслят, как, впрочем, в меблировке и в оформлении. Поэтому продается почти все. Свою точку зрения он проиллюстрировал парочкой веселых историй о начинающих коллекционерах (мультмиллионерах), которых обчистили тем или иным способом, в том числе с помощью подделки, и потом добавил – проницательное умозаключение, подумал я, – что для того, чтобы в Америке лидировать в этой области, следует самому указывать всем правильный путь. Я сразу же решил, что имею дело с человеком беспринципным, хоть и оптимистом, знающим, чего он хочет, и вполне уверенным в собственной способности добиться своего.

Потом он рассказал мне о своих отношениях с Клойдом, которые, как он полагал, со временем станут очень полезными. Я уже говорил, что у Клойда были связи в обществе и происхождение, тогда как Миллертон был всего этого лишен. «Но!» – казалось, говорили его глаза и улыбка. Я пришел к окончательному выводу, что этот человек настолько целеустремленный и оборотистый, что ни в каком своем начинании никогда не потерпит крах. Жизнь, богатство, одно, другое – все воспринималось им с долей скептицизма. Ему весело было работать и в то же время играть. Большинство людей воспринимают жизнь слишком серьезно, но Миллертон был не из их числа. Я улыбнулся и еще больше проникся к нему симпатией.

Но была еще Альбертина. Такая привлекательная, но в то же время сдержанная и явно убежденная, что домашняя жизнь – ведение хозяйства и наслаждение пребыванием в мужнином доме (хотя, в сущности, не так уж это мало) – вот и все, что ей предназначалось. Я думал о ней и иногда невольно поглядывал на нее через обеденный стол. И тогда меня очень заинтересовало одно ее замечание. «Фил смотрит на меня как на домашнюю утварь, – сказала она, улыбнувшись мужу. – Но никогда не знает, что я делаю или где нахожусь. Он слишком занят!» – «Разве?» – сухо ответил он. И они посмотрели друг на друга с изумлением, но не без нежности. (Примерно год спустя Альбертина призналась мне, что никогда толком не знала, интересуется ли Фил, чем она вообще занимается. «Но у него в подчинении столько людей, – добавила она, – и они все бывают в тех же местах, что и я, – в театре, в опере, на концертах, в ресторанах».)

Однако то замечание, услышанное мною впервые, заставило меня поразмыслить о ней в связи с ее мужем и со мной. Потому что она была чрезвычайно привлекательна. А затем Ольга, когда мы возвращались домой после того визита, сочла возможным высказать некоторые соображения о Миллертонах, давшие мне еще один повод задуматься. По ее рассказам, Фил Миллертон не имеет никаких идеалов, кроме денег или чисто материального успеха и, возможно, успеха в обществе. (В последнем она, впрочем, не уверена; кажется, он нацелен только на материальное.)

– Быть может, это потому, что, как и Альби, – она имела в виду Альбертину, – он был в детстве беден. Его отец умер, когда Филу исполнилось всего одиннадцать, а в семье росло пятеро детей, так что ему пришлось идти работать. Поначалу он продавал газеты, потом был посыльным, потом клерком и бог знает кем еще. Но в нем есть одна замечательная черта. Он безраздельно предан Альби и ее семье, как и своей семье тоже. Переехав в Нью-Йорк и начав работать у Клойда, он нашел для обоих семейств хорошие дома, мальчиков обеспечил приличной работой, и теперь они с Альби везде берут их с собой, чтобы у молодых людей была возможность познакомиться с более достойным обществом, чем то, в котором они вращались раньше.