Галерея женщин

Однажды – между прочим, это случилось несколько месяцев спустя, когда Альбертина, Фил и я стали добрыми друзьями, – я оказался наедине с Альбертиной. Ольга, имевшая многочисленные музыкальные связи (сама она была прекрасной пианисткой), пообещала привести к Альбертине на чай одного скрипача, но ни он, ни она так и не явились. Помню, был январский вечер. Позже Ольга позвонила и объяснила почему. Так что наконец Альбертина осталась со мной наедине и вела себя, как всегда, спокойно. Вскоре, как я и предполагал, позвонил Миллертон и сказал, что не успевает к ужину.

– Но пришел мистер Беренсон, – услышал я слова Альбертины. Ответа Миллертона я услышать не мог.

После этого Альбертина присоединилась ко мне и с каким-то новым выражением в голосе или манере, а может, и в том и в другом – я едва в состоянии вспомнить точный оттенок ее настроения – произнесла:

– Что ж, значит, мы с вами будем ужинать одни. Вы не против?

– Я? Против? – улыбнулся я.

Пожалуй, здесь я должен сказать, что за прошедшие месяцы, с тех пор как я впервые был приглашен к ним на ужин, я стал относиться к Альбертине с бо́льшим интересом и участием. Она выразила восхищение некоторыми моими скульптурами, мы говорили о моей работе и отношении к жизни. Она вызывала на откровенность, ибо обладала весьма доброжелательным и мудрым умом и пониманием, к тому же всегда была невозмутимой и прекрасной. Я часто думал, что, если Альбертина очень разбогатеет, она распорядится деньгами с изяществом и вкусом, может, даже будет принята в светском обществе, если изменится Фил или она выйдет замуж во второй раз. У нее была такая особая осанка и манеры – осанка и манеры человека из высшего общества. К тому же тонкое понимание искусства. Помню красивую мебель, идеально расставленную в гостиной, прекрасное бронзовое кипрское зеркало, старый испанский сундук (в котором, по ее словам, у нее хранилось белье), парочка гобеленов. Еще она любила музыку, а если говорить о сочетании музыки и светского общества, то оперу. Она была одной из немногих моих знакомых, кто проводил здесь четкое разграничение, и это в то время, когда большая опера со всем ее грохотом и рассогласованностью темпераментов в музыке все еще считалась публикой summum bonum[28] всего лучшего в музыкальном мире. Что касается ее литературного вкуса, то она предпочитала Харди, Франса, Джорджа Мура, Генри Джеймса. Но когда ей читать, жаловалась она, если Фил по крайней мере три последние года приглашает к ним на ужин гостей в основном ради бизнеса, а потом их еще надо везти в театр или ночной клуб? И все это делать «по высшему разряду»!

– Поначалу мне было тяжело, – рассказывала она мне, – потому что многое я пыталась делать сама. Потом я решила, что для Фила важнее моя внешность, чем мои старания, поэтому я заставила его оплатить японского повара и английского дворецкого. Теперь я жалуюсь только на одно: когда у меня все идеально приготовлено, не приходят ни он, ни его гости.

С этими словами она странно посмотрела на меня, приподняв свои длинные, почти ровные брови, как было свойственно только ей.

– Но я начинаю привыкать, – с некоторой грустью улыбнулась она. – За шесть лет я многому научилась. И Фил правда замечательный человек. Но мне бы очень хотелось, чтобы он думал не только о делах.

В тот период произошли некоторые незначительные события, относившиеся только к нам двоим. Вспоминаю, как однажды – во время второго или третьего визита – до или после ужина, точно не помню, Ольга играла на пианино, и надо сказать, играла прекрасно, Фил курил сигару и читал Британскую энциклопедию или какую-то книгу по искусству. Альбертина собиралась войти в комнату, но, увлеченная красивым музыкальным пассажем, остановилась, прислонясь к одной из колонн, отделявших небольшой холл от гостиной. И потом – я часто задумывался почему – ее взгляд встретился с моим, когда я сидел в полутемном углу в другом конце гостиной. И в тот момент я впервые почувствовал внезапную дрожь – жар, слабость или то и другое вместе – из-за ее пристального, однако, по-видимому, бессознательного взгляда. Все это время Ольга, конечно, продолжала играть и тоже пребывала в забытьи. Когда музыка отзвучала, я выпрямился в кресле и подумал об Альбертине. Ольга что-то сказала мне, а Альбертина потом некоторое время на меня не смотрела. Я решил, что все это мне привиделось. Слишком я романтичен! Но какая она была красивая! А потом я подумал, что могла бы почувствовать Ольга, если бы прочла мои мысли.