Итак, она пристрастилась к морфину. Больничная должность открывала ей беспрепятственный доступ к наркотику. Как говорится, бери – не хочу. По слухам, Регина начала отлынивать от работы и меньше внимания уделять своему гардеробу. Она все чаще оставалась дома, а дела перекладывала на помощниц, которым велела в случае необходимости связаться с ней. Тогда же – наверное, в связи с тем, что Лагранж почти никогда не оставался на ночь, – она уговорила одну из сестер Редмонд переехать к ней. Вот от этой сестры, Мари Редмонд, я и выведал бóльшую часть того, о чем собираюсь здесь рассказать. Так, Мари утверждала, что на своих подчиненных и обслуживающий персонал в больнице Регина смотрела сверху вниз, иначе говоря, строила из себя важную начальницу, если не гранд-даму. Сама она подчинялась непосредственно Лагранжу, а у того было достаточно полномочий, чтобы обеспечить ей исключительные права. Тем не менее вскоре после того, как у нее возник интерес к морфину, они с Лагранжем крупно поссорились (впоследствии Мари пришла к выводу, что спор возник из-за женитьбы, которую Лагранж все откладывал на потом), после чего Регина заперлась в своей комнате и целый день предавалась тоске, периодически впрыскивая себе морфин. Вечером Мари, вернувшись откуда-то, обнаружила дверь в спальню запертой изнутри. Она влезла в окно и увидела, что Регина плашмя лежит на кровати, полностью одетая, но без признаков жизни: ее лицо и кисти рук приобрели устрашающий серо-бурый оттенок. Мари сразу подумала про морфин, и у нее даже мелькнула мысль о самоубийстве. Она кинулась звонить Лагранжу, который, не теряя времени, сел в машину и примчался к ним. Он сразу понял, в чем дело, и послал Мари на кухню сварить побольше крепкого кофе. Потом они вдвоем подняли Регину на ноги и шестнадцать часов подряд, то вместе, то попеременно, заставляли ее ходить (лучше сказать – волокли на себе) туда-сюда, туда-сюда, пока у нее не забрезжили слабые признаки сознания. В продолжение этой изнурительной борьбы Лагранж, по свидетельству Мари, был сам не свой от любви и отчаяния. В какой-то момент он схватил Регину в объятия, громко вопрошая, зачем она это сделала. Потом начал уверять Мари, что все это страшное недоразумение: он искренне любит Регину, и она это знает. Только бы она выжила! Теперь все у них будет иначе, все будет хорошо. Они возьмут отпуск и вместе ненадолго уедут куда-нибудь. Так они и поступили после ее выздоровления. По мнению все той же Мари, Лагранж считал, что Регинин срыв был вызван реакцией незнакомого с наркотиком организма на слишком поспешно введенную дозу. Этот несчастный случай, кажется, еще сильнее подогрел его любовь. И все равно он на ней не женился.
В итоге пагубная привычка навсегда закрепилась и со временем совершенно преобразила Регину. Она стала принимать морфин в таких количествах, что это не могло не повлечь за собой деградации личности, а ведь еще недавно все поражались ее кипучей энергии, целеустремленности и честолюбию. Теперь же, как сказала Мари, у нее был один ответ на любую невзгоду или обиду: закрыть за собой дверь и погрузиться в летаргический – наркотический – покой. В такие часы бесполезно было звонить к ней хоть в дверь, хоть по телефону. Она либо вовсе отключала звонок, либо никак на него не реагировала. После нескольких попыток ее друзья, не исключая Лагранжа, сдавались, полагая, что ее нет дома. Лагранж замечал, что Регина стала более раздражительной, чем до попытки самоубийства, но, вероятно, не придавал этому большого значения. На работе она пока еще сохраняла видимость деятельной компетентности, а в свободное время – некоторый интерес к удовольствиям.
Прошло больше года, прежде чем Лагранж начал догадываться, что с Региной творится неладное. А до этого, пока эпизодические приступы мрачной апатии сменялись периодами радостного возбуждения и щедрых знаков любви, он вольно или невольно на все закрывал глаза. Никакое шестое чувство не шепнуло ему, что его возлюбленная превратилась в наркоманку. Только спустя год тщательно следившая за собой, всегда подтянутая, знавшая себе цену Регина начала расхаживать по дому бог знает в чем и даже в больнице могла надеть медицинский халат не первой свежести. Ей стало лень ухаживать за волосами и укладывать их в красивые, эффектные прически.