Галина Волчек как правило вне правил

Эта дистанция убивала ее везде — и в Москве, и за границей, где ей приходилось ставить классику. Две крайности не уживались в ее сознании — Чехов или на недосягаемой высоте, или где-то внизу. Последний вариант — Чехов под нами — вошел в моду в 70-е годы. Кто-то даже придумал цифрами писать «3 сестры», а также складывать и вычитать бедных барышень Прозоровых.

Я представляю, как ее перевернуло, лишь только она услышала заштампованные сестринские завывания, выдаваемые за русскую театральную традицию. Она объявила войну псевдочеховскому тону, который впечатался в генетическую память русского артиста. Фальшь для нее была невыносима, и она объявила войну штампам и приемам, которыми успели обрасти ее артисты. Тренинги, упражнения на внимание и прочие театральные игры, особенно распространенные в то время в европейском театре, были мобилизованы ею на эту войну, но энтузиазма среди участников спектакля эти эксперименты не вызвали.

Марина Неелова, пожалуй, единственная, кто откликнулась на неформальные ходы режиссера.

МАРИНА НЕЕЛОВА, исполнительница роли Маши: — Спектакль был трудный и тяжелый. Галина Борисовна, она ведь как привыкла: сразу класть зрителя на лопатки. Она начинала спектакль сразу с двухсот градусов эмоционального состояния артистов. Не доходить до двухсот, начиная с меньшего, а сразу.

Прыжки в высоту без шеста оказались не каждому под силу. Да и не каждый желал опираться или даже брать в руки «шест», который предлагал режиссер. Большинство артистов сопротивлялись или откровенно крутили пальцем у виска, глядя в сторону Волчек.

«Сестер» штормило еще до выхода на сцену. Их создателя — тоже. Она видела, что те люди, чьим мнением она дорожит, — Алла Покровская, Игорь Ква-ша, Валентин Гафт, — не приняли этот спектакль. Гафт, назначенный на роль Вершинина и замечательно игравший его, не скрывал своих антипатий к «Трем сестрам».

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — У них вызывал раздражение, и даже не немножко, а множко, весь способ существования, который я им предлагала в спектакле. Экстрему я пыталась привнести в Чехова через все — через внутреннюю жизнь персонажей, через их реакции.

На глазах она закипает и увеличивает скорость перечисления факторов, работающих на ее замысел, — музыка, звук, ритм, шорохи и даже тишина должны были нести печать того, что Галина Волчек давно окрестила «экстремой» и ради чего она билась, неся потерю за потерей. Но своего Чехова не сдавала и держала оборону, защищала как последний бастион, любыми средствами. Она ломала артистов, которые, в свою очередь, пытались переломить режиссерское упрямство. Эмоции доходили до предела.

ГАЛИНА ПЕТРОВА, исполнительница роли Ольги: — Я готова была провалиться сквозь землю или повторить судьбу Катерины Ивановны от этой ломки. Наконец, плюнуть на все и уйти, уйти куда глаза глядят. У меня, как считала Галина Борисовна, не получалась первая сцена. Вот я исправно произношу текст:

— Отец умер ровно год назад. Как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина, было очень холодно, тогда шел снег. Ты лежала в обмороке, как мертвая. Мне казалось, я не переживу. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко.

По моим представлениям, это светлый акт, источник надежд, признак новой жизни: «работать, работать», «в Москву, в Москву…» С этим ощущением я думала дойти до тяжелого финала с многоточием. Но Волчек требовала от меня полного перевертыша — такого мрака и газовой камеры с самого начала и лучезарного света в конце. Я не могла попасть в заданную ею тональность, нервничала от этого все больше. Она — тоже.

Своего Чехова Волчек отстаивала отчаянно и, кажется, совершенно наплевав на то, как выглядит со стороны.

ГАЛИНА ПЕТРОВА: — Гастроли в Праге. Восемьдесят седьмой год. Первый спектакль. Я готовлюсь к трудному выходу. Сконцентрировалась, вышла, играю. Но боковым зрением вижу, что в кулисах что-то странное происходит. Присмотрелась: Боже мой! — наша реквизиторша Лиза, такая смешная толстая тетка, держит за руки, за подол роскошного платья Галину Борисовну, наваливается на нее, а та рвется на сцену ко мне, и параллельно с моим текстом я слышу ее отчаянное шипенье: «Галя! Пе-тро-ва! Что ты делаешь? Ты сошла с ума! Прекрати немедленно!!!»

Я продолжаю играть, ничего не соображая. Когда закончилась сцена, я тихонечко, как партизан, с мыслью: «Лишь бы не попасться ей на глаза», прямо со сцены ныряю в боковую дверь. И… наталкиваюсь на Галину Борисовну, которой капают валокордин. Я чувствовала себя просто убийцей.

«Три сестры» образца 1982 года остались в памяти Галины Волчек с частицей «не» — непонимание, неприятие, нервы. На одной из репетиций, когда в зале дали свет, актеры подошли к краю сцены:

— Ну как, Галина Борисовна?

Артистки прикрывали глаза от бьющего сверху яркого света ладонью, как козырьком.

— Да ее в зале нет, — глухо сказал мужской голос откуда-то из глубины сцены. В это время с грохотом что-то упало сверху.

— Глаза разуй. Вон она, в зале сидит, — включилась реквизитор Лиза, которая особо ни с кем в театре не церемонилась — ни с монтировщиками, ни с великими режиссерами.